Он снова заговорил:
— Это, несомненно, живое существо взбурлило с таким шумом, точно оно было размером… размером… ну, во всяком случае, больше Аллы, только, наверно, не такое толстое…
— Слышали? Слышали? Вот и писатель подтверждает, — торжествовали девочки.
— А если сам писатель подтверждает, что оно такое здоровущее, — говорил Игорь, надувая от волнения свои румяные щеки, — если сам писатель его видел своими глазами, то и Алеша Попович думает — значит, девочкам поверить можно, значит, и правда в Нуругду в весеннее половодье из Клязьмы заплыл настоящий сом, а выбраться из нее не в состоянии. Значит, он в западню попал. Близ устья река совсем мелкая, вот до этой косточки. — Игорь нагнулся и тронул белую резиновую шишечку сбоку кеды. — Да, в западню! И еще Алеша сказал, что на удочку ловить сома нельзя. Сом силен, как бульдозер. Он или оборвет капроновую леску, или утащит всех нас в воду. Мы будем ловить его другим, более верным способом.
— Каким же? — полюбопытствовал Георгий Николаевич.
— Пока еще недостаточно разработаны детали охоты, — очень важным тоном ответил Игорь. — Охота назначена на выходной день, а до выходного никто в селе о соме не должен знать. И вы, пожалуйста, никому…
— Охота на русалку — это наша военная тайна, — сказала Алла и расхохоталась.
Другие девочки со смехом подхватили ее остроту и закричали:
— Русалку будем ловить! Не сома, а русалку!
Георгий Николаевич обещал никому не открывать военную тайну, даже Настасье Петровне с Машунькой.
Игорь вдруг повернулся к своим подчиненным.
— Довольно болтать! — строго сказал он. — Прекратить думать о соме! — еще строже воскликнул он и лихо скомандовал: — Отряд, на поиски белых камней шагом марш!
Этим последним возгласом Георгий Николаевич остался очень доволен. Как видно, новый командир отряда не забыл о русской истории и собирался действовать решительно.
Тринадцать мальчиков и тринадцать девочек, все в синих, обтянутых спортивных костюмах, зашагали по заросшей овечьей травкой радульской улице. Они шли серьезные, гордые, молчаливые, сознавая важность предстоящих поисков. Почему их было двадцать шесть? Да ведь один мальчик с девочкой остались дежурить у палаток, а Миша со своей Галей, окрыленный счастьем, отправился в город.
Девочки и мальчики зашагали по Радульской улице.
Идти предстояло всего два десятка шагов. Остановились у дома соседки Георгия Николаевича, но под ее крылечком никакого белого камня не обнаружили.
Следующий дом стоял в палисаднике, а на дверях его висел замок. Вытягивали ребята головы через заборчик, но мешали кусты сирени; сквозь них не было видно, лежит ли перед крыльцом камень или нет.
На правах радульского жителя Георгий Николаевич решился и один проник через калитку на участок. Он тотчас же убедился: камень есть! Такой же белый, плоский, как и перед его крыльцом. И лежит он так же заподлицо с землей, а кругом травкой зарос. Но ведь без хозяев, без спросу переворачивать его нельзя? Нельзя.
Отправились дальше.
Третий дом принадлежал бригадиру Ивану Никитичу. Тут у крыльца тоже обнаружили белый камень. Георгий Николаевич поднялся по ступенькам, осторожно постучал. Никто не отзывался. Он постучал сильнее.
Вышла молодая худощавая женщина с грудным младенцем на руках — жена Ивана Никитича, Фрося. Увидев толпу ребят, она отшатнулась, испуганно оглядела их.
— Дома сам-то? — спросил Георгий Николаевич.
— Да ведь только отдохнуть прилег, — глядя словно бы виноватыми глазами, сказала Фрося. — Через час приказал разбудить. Замаялся — сил никаких нет.
Георгий Николаевич знал, что время в колхозе настало самое горячее — покос. Уехал бригадир, верно, еще на заре, да отмахал на мотоцикле километров сто, а вернулся, пообедал и прилег вздремнуть. Да, будить его было нельзя никак.
— Ну хорошо, мы придем через час, — сказал он и вдруг услышал за своей спиной горячий шепот Игоря:
— Давайте камень раз-два — взяли!
— Можно, мы посмотрим, что у вас под ним? — обратился Георгий Николаевич к Фросе, тукая носком ботинка по камню.
— А почто вам? — недоуменно спросила та.
Выручила Алла. Она выскочила вперед и брякнула:
— Знаете, тетенька, там, кажется, картинка очень красивенькая спрятана.
— Никто картинки не прятал, — отвечала Фрося, перенося младенца с правой руки на левую.
— Да на камне, на самом камне такими бугорками или белыми змейками картинка выбита, — не унималась Алла.
Тут вмешался Георгий Николаевич. Он сказал:
— Действительно, на камне может быть высечено крайне интересное старинное изображение, а вы даже не подозреваете об этой тайне. Разрешите, мы перевернем камень, посмотрим и тут же положим его на место? — Спрашивая разрешение, он думал про себя: «Неужели в каждом доме придется объяснять, для чего да почему?»
Любопытство проняло Фросю, но она все еще колебалась:
— Взаправду на место положите?
— Положим, положим! Честное пионерское, тютелька в тютельку! — уверял Игорь.
Фрося утвердительно кивнула головой. Мальчики быстренько обкопали камень со всех сторон. Георгий Николаевич поддел его ломом. Ухватились. «Раз-два — взяли! Еще — взяли!» Приподняли камень, поставили на ребро, стряхнули землю…
И опять их ждало разочарование. Нижняя поверхность и этого камня оказалась неровной, ноздреватой, грубо обработанной — на ней не могло быть никаких изображений.
Ребята осторожно положили камень на место и встали, вопросительно поглядывая на Георгия Николаевича.
— Ну что же, пойдемте к следующему дому, — сказал он и повернулся к Фросе: — Так мы придем через час.
Следующий, четвертый по счету дом принадлежал Илье Михайловичу. Но старика не застали. Ребята видели, как в полдень он переправлялся на лодке на другой берег Клязьмы.
Камень перед его крыльцом оказался бóльших размеров, чем три предыдущие. Все окружили его. Георгий Николаевич знал, что дипломатические переговоры предвидятся трудные, потому что жена Ильи Михайловича, бабушка Агафья, была столь же глухой, как и ее муж. Но с ним удавалось общаться путем переписки, а старушка едва-едва умела читать.
Кругленькая, маленькая, она выкатилась на крыльцо с самой благодушной улыбочкой. Настасья Петровна с ней дружила, ежедневно брала у нее молоко и умела переговариваться с помощью пальцев, жестов и улыбок.
Георгию Николаевичу предстояло объяснить бабушке Агафье, что они очень хотят перевернуть вот этот самый камень да еще очень хотят посмотреть, что изображено на нижней его стороне, а потом положат обратно. Попробовал он кричать старушке в ухо, шаркал ногой по камню.
Бабушка Агафья увидела, что ребята засмеялись, сама улыбнулась, понимающе закивала головой и неожиданно сказала:
— Нету у меня. Вчерашнее-то я на творог поставила, утрешнее вашей Настасье Петровне отдала, вот вечером подою — пускай вечером и приходят.
— Да нет, молоко они в колхозе берут! — кричал Георгий Николаевич.
— А что? Им картошки набрать, что ли? Мешок, пожалуй, продам.
— И картошку они в колхозе берут! — с нескрываемым отчаянием кричал Георгий Николаевич.
— Так чего же им надоть-то? — спрашивала бабушка Агафья. Видя, как ребята хохочут, она совсем растерялась.
— Абсолютно нет ничего смешного, — пожала плечами Галя — бывшая начальница.
Георгий Николаевич взял лопату и показал, как хочет копать вокруг камня.
Тут старушка явно встревожилась.
— Никак не пойму, чего вам надоть! — воскликнула она. — Вот обождите — вернется мой хозяин, с ним и потолкуйте.
Да, без официального разрешения бабушки Агафьи приступить к камню было нельзя. Ребята перестали смеяться, настороженно смотрели на Георгия Николаевича и ждали, что он предпримет.
Старушка стояла перед ними хотя и доброжелательная, но беспомощная в своей глухоте и упорно повторяла:
— Вот он вернется, скоро вернется…
И тут, к счастью, действительно появился сам хозяин. Рослый белобородый, с веслами за плечами, он походил на старого Илью Муромца, вернувшегося с рыбной ловля.
— Ну, команда поджигателей, чего пожаловали? — спросил он ребят.
Георгий Николаевич быстро написал в своем блокноте:
«Разрешите перевернуть ваш камень у крыльца, нам нужно узнать, что там есть».
Илья Михайлович не торопясь надел очки, прочел записку, нахмурился, оглядел ребят.
— Ничего там нет. Я сам его привез, я его и клал, как избу рубил.
Но такой ответ не удовлетворил ни ребят, ни Георгия Николаевича. Он написал вторую записку:
«Вы все же разрешите перевернуть».
Илья Михайлович ухмыльнулся в бороду.
