— Мария?!
— Ой, Мария ж, Мария, — запричитала женщина, которая стояла приклонясь к тополю, в слезах, с распущенными волосами. — Спалили ее, несчастную, огнем пекучим, полымьем палючим. На живом огне сгорела. Замучили, гады, замучили. Ой, как же ты звала мужа своего далекого. Не дозвалась его, и не увидит он тебя уж никогда.
Дохнул ветер, тихо зашумел вершиной, покачнулся тополь. Черный труп тоже покачнулся.
— Мария, — беззвучно промолвил Дмитрий.
Рядом с ним тихо переговаривались двое.
— Летчика какого-то искали.
— Неужели?
— Солдата убил, говорят, и с его автоматом прятался у нее.
— Вон оно что!
— Нашли автомат в ее хате... Летчик убежал, а оружие захватить не успел...
— Из-за него, значит, все получилось?
— Из-за него учительницу потеряли.
— Какого человека!..
Дмитрий боялся повернуть голову и посмотреть на, тех, что переговаривались. «Из-за меня погибла», — подумал. Он отступил назад и оказался за печальным, недвижимым кругом. Люди, малые и взрослые, стояли тесной толпой, не обращая внимания на тех, что незаметно подходили и уходили.
«Мстить надо, мстить!.. За Марию, за Украину, за все! Собрать силы и уничтожать, уничтожать врагов», — думал Дмитрий, идя по улице, сам не зная куда. Шел, глядя под ноги. Тяжело было смотреть на мир.
Когда поднял глаза, сквозь реденькое кружево вишневых веток увидел, как от артельного двора брели толпой партизаны. Шли и По дороге и по огородам, возбужденные, что-то рассказывали один другому, показывали руками. Вспомнилось, похоже ведут себя летчики, когда идут от машин после удачного боя.
Остановился и смотрел, смотрел на партизан: узнал тех, с кем уже был знаком. Впереди всех шел Бондарь, рядом Сергей печально вел в поводу своего коня. Искал взглядом Кума, Шевцова, раненого пулеметчика... Все они стали отныне родными для него, необходимыми...
Ни дивчина, ни вдова
1
Зоя все-таки вернулась к матери.
Ирина Протасовна приняла ее без укоров. Забыла на какое-то время о всем невысказанном. В тот день, когда Зоя принесла домой свои пожитки, принялись вместе за уборку: мыли полы, вытрушивали на дворе постель. В чистой светлой комнате поставили у окна еще одну кровать, привезенную на салазках от Зои. Обеим после все-го пережитого показалось, будто они не виделись годы и только сегодня встретились.
Жизнь должна была начаться сызнова — люди так часто пытаются начинать ее заново. Но это не так просто сделать.
Вещи Дмитрия Зоя сложила в чемодан, оставила только новую фуражку с голубым околышем и крабом да боевой орден. Старомодный комод с широкими скрипучими ящиками мать отдала в распоряжение дочери. На него Зоя поставила бережно расходуемый флакон «Фиалки», палехскую шкатулку, положила альбом и орден. Этот уголок был единственным украшением квартиры без дорогих картин и ковров.
С радостью узнавала Зоя каждую домашнюю вещицу. Когда уже все было поставлено на свои места, а низкое вечернее солнце щедро осветило чисто прибранную комнату, обеим, дочке и матери, в окружении знакомых предметов показалось, будто все, что произошло между ними, ушло, миновало. Дальше они будут жить, как жили до недавнего времени.
Сев у стола передохнуть, — так. делают женщины, когда уже знают, что самое тяжелое дело уже сделано и теперь можно прерваться и осмотреться: не забыто ли что-либо, — Зоя и мать чувствовали себя счастливыми. Обе понимали: отношения между ними будут другими, более серьезными, потому что все, что произошло в их семье за последние два-три месяца, сделало их обеих иными, и прежде всего более рассудительными.
Еще за делом Ирина Протасовна поглядывала украдкой на дочку, со стороны и замечала, как дочь, поживя самостоятельно, научилась справляться со всем быстро и умело. Зоя первой, как-то предупредительно бралась за все. Мать видела, что Зоя за это время похорошела, округлилась, пополнела, а ее лицо, хоть и грустное, сделалось свежим, сочным, по-девичьи красивым.
Замечая все это, Ирина Протасовна прощала Зое многие огорчения, которые она ей доставила, жалела, что так несчастливо сложилась ее судьба, и, не расспрашивая дочь ни о чем, решила про себя: «Забывает она о Дмитрии... Скоро совсем забудет. Вот и хорошо. Встретится ей кто-нибудь другой, такую обходить не будут. Выйдет замуж и будет жить. Вот только бы соседи да подруги меньше болтали о Дмитрии. Его шинель можно продать, теперь, по холодам, ее оторвут с руками». Потом она подумала о своем муже, осуждала его за то, что, кроме своих тетрадей, ничего вокруг не видел; за то, что так строго относился к своей единственной доченьке, — даже не пожелал ей добра и счастья, когда уходила к Дмитрию. Лютым зверем смотрел на девушку за то, что полюбила, и проклинал не однажды. Может быть, оттого и судьба у нее такая неудачная. «Жестоким ты, Александр, был и остаешься. Душу свою растерял, засушил по всяким институтам, ничего простого, человеческого она не принимает... И дочь пытался засушить науками... И на фронт ушел оттого, что внес разлад в семью. Другие вон, такие же, как ты, дома остались, ежедневно мимо окон на службу ходят, а ты маршируешь где-то по снегам. Солдат из тебя... Убьют где-либо — горе да слезы родным, вот все, что от тебя останется. Вернулся бы домой, пусть обмороженный или раненый. Хотя бы на часик забежал...»
Вот так и потянулись долгие, однообразные недели в жизни двух солдаток — матери и дочери.
Зоя устроилась на работу: читала по местному радио один раз в день, вечером, последние известия; мать ежедневно слушала эти передачи, пропуская мимо ушей то, о чем в них говорилось. Иногда Зоя сама ходила по учреждениям собирать материалы для заметок о выполнении планов, о взносах на строительство самолетов и танков, об отправке теплых вещей фронтовикам. Постепенно вошла в поток жизни более важной, более содержательной, чем та, которой до сих пор жила с матерью. Зою теперь знали в Лебедином не только потому, что она хорошо пела, что была стройной и пригожей. К ней теперь проявляли более высокое уважение: здоровались с ней даже районные руководители, которые привыкли, чтобы их приветствовали первыми. А мужчины, холостые и женатые, втайне засматривались на Зою, говорили о ней в своем кругу, называя ее то девушкой, то солдаткой, а то и обманутой.
На фронтах, как писали в то время газеты, неделями было без перемен или происходили бои местного значения. Разбуженные, поднятые с одной и другой стороны силы столкнулись и застыли, словно оледеневшие вдруг от страшного мороза, океанские волны. Вести, с фронтов приходили утешительные, наши войска и партизаны наносили удары по врагу в разных местах, однако всем было понятно, что, как только спадут морозы, утихнут вьюги, пойдет оттепель, просохнут дороги, опять раскачается океан могучей силы уничтожения. И хотя люди верили в нашу окончательную победу, все же не знали, куда в первые месяцы весны потекут эти волны — на восток или на запад.
Приготовления к обороне определяли характер всей жизни городка Лебединого. Через его железнодорожную станцию один за другим следовали шумные, нетерпеливые, завьюженные поезда. По улицам городка часто проходили колонны войск. В каждом доме почти ежесуточно ночевали целыми группами маршевики. Они, отогревшись, вели нескончаемые разговоры о своих домах, а спать ложились прямо на полу, подстелив соломы и ничем не укрываясь. Одетых по-армейски лебедяне брали на постой охотнее, потому что знали: это люди чистые, не требовательные, ласковые к хозяевам. Иногда через Лебединое, проходили колонны призванных в армию из прифронтовых сел. Черной, подвижной массой ползли они улицей и растекались по дворам. В дома набивалось их полным-полно, доходило до такой тесноты, что негде ступить. Свои мешки они складывали под лавку или у печи большой горой, а сами, не раздеваясь, садились где попало, чтобы дать быстрее отдых ногам. Курили молча, думая каждый о своем. Ужинали каждый у своего узла, и спал каждый на своем. Разве только те, кто помоложе, веселились с молодыми солдатками и начинали петь так, что было слышно на улице.
Все это ежедневно, ежечасно напоминало о войне, о том, что где-то там, подальше на запад, есть села и города, в которых останавливаются войска, готовятся к жестоким боям. Ирине Протасовне и Зое это напоминало о Тронове, и, хотя уже ко всему привыкли, они все же вдруг задумывались, спрашивали одна другую: что же будет весной?..
Что будет?..
Разведывательная эскадрилья, в которой служил Дмитрий, пока стояла в Лебедином. Военные в комбинезонах и мохнатых унтах по-прежнему приезжали по вечерам с аэродрома на грузовике, стоя плотной массой и держась друг за дружку. Они приходили в клуб, танцевали под баян, провожали девушек по заметенным снегом улицам.
Когда Зое встречался на улице летчик, у нее всякий раз взволнованно билось сердце, а ни глаза набегали слезы. Она присматривалась к каждому, угадывая, знает ли он Дмитрия или ее, не скажет ли что-нибудь о нем. Со временем летчики стали ей чужими, как и она им. Из части ей не прислали извещение о том, что лейтенант Заярный не вернулся с боевого задания, как делалось в ту пору, не вызвали, чтобы сказать утешительное слово. Зоя поняла, что в части никто не считает ее женой Дмитрия и что ее отношения с Дмитрием никто не воспринял как серьезные и законные. К ней дошло, будто лейтенанта Заярного осудили в полку за то, что он из-за нее, Зои, перевелся к разведчикам, не будучи по-настоящему подготовленным к этому делу.
