насчитал двенадцать человек. На следующий день как солнце поднялось отряд продолжил путь в этот раз Джеймсу разрешили сидеть. И парень с интересом наблюдал за округой, отряд шел по опушке леса, с одной стороны была безжизненная степь, вдали которой виднелись горы северного хребта, а с другой был лес, и быстро сам Джеймс определил, что отряд движется на юг, к вечеру они свернул в лес, юркнув на неприметную тропу, которая кажется исчезала за каждым поворотом. Сам Джеймс, пытавшийся следить за тропой через пол часа понял, что сам бы потерял эту тропы на первом же ее повороте. И вот коротышки прошли под старой каменной полуразвалившейся аркой. Сразу за ней к ним присоединился еще с десяток таких же туземцев, и они начали переговариваться беглыми фразами на незнакомом Джеймсу языке.
Джеймс гнал из головы любые мысли, осознавать то что произошло он не хотел, ведь если верить коротышкам, то все мертвы. «Мертвы, а ты жив. Зачем?» — думал он про себя, чувствуя нарастающую злость.
Наконец отряд остановился, и туземцы начали быстро рассеиваться по округе, исчезая из глаз ныряя в очередной куст или заходя за ствол дерева. Самого Джеймса отвели подальше, к развалинам какого-то дома, после чего спустили в подвал, вход в который заметить снаружи казалось почти невозможным. Там Джеймса накормили свежей дичью и уложили спать на мягкую кровать. Утром сразу за пробуждением Джеймса отвели к источнику, там быстро раздев омыли его теплой родниковой водой. После чего нарядили в красивый бархатный балахон из красно-алой ткани, украшенной золотой вязью. Наряд никак не походил на лохмотья, которые были на самих коротышках, и единственный вариант его получения как казалось Джеймсу был грабеж.
— К чему это — спросил Джеймс, когда рядом вдруг появился Бурс, никто другой из коротышек кажется не понимал ни слова из сказанного им, или делали вид что не понимают
— Ты направляешься в гости к богу, ты должен быть наряжен и красив. — Ответил Бурс рассматривая наряд Джеймса.
— Откуда у вас такой наряд?
— Наследие прошлых эпох, мы давно разучились творить нечто столь прекрасное.
— Раньше умели?
— Да, раньше это была наша земля, потом мы потеряли ее, но осталась вера.
— Где обитает ваш бог.
— Скоро увидишь.
Пройдя рядом один из коротышек поставил на стол два бокала, в них была налита черная жидкость, от которой шел пар. Бурс взял бокал первым.
— Это кровь бога, выпивая ее мы становимся с ним единым целым. Прошу пей.
Джеймс взял чашу в руку и принюхался, запаха почти не было. Брус в этот момент зачитав на распев что-то непонятное осушил бокал и поставил его на стол. Выбора толком не было, а потому Джеймс последовал за коротышкой, у напитка оказался кисло-сладкий вкус, и после глотка теплота окутала все тело, отчего Джеймсу стало неимоверно легко, «довольно недурно», подумал он про себя.
— А теперь, пошли за мной. — с этими словами Бурс направился к выходу из подвала, а инквизитор последовал за ним. Пришлось идти недолго, и вот в конце прохода, состоящего из пяти полуразрушенных колон с каждой стороны, которые когда-то судя по всему подпирали пять арок, виднелся вход в подземелье. С правой стороны от входа, казалось подпирая одну из колон стоял человек выделявшийся среди всех туземцев. Он был высок, бледен, и широк в плечах. Вздрогнув от неприятных воспоминаний, но при этом с каждым шагом приближаясь к входу Джеймс спросил.
— Куда мы идем. — лишь один раз глянув на бледнолицего, Джеймс старался больше не встречаться с ним взглядом.
— В святую святых. Город Нергонон, тут были его западные ворота, время не пощадило их, но мы прокопали путь.
С этими словами оба путника вступили под своды подземелья. На удивление внутри было светло, и ниш в стенах струился свет. Спуск пошел вниз, а Бурс решил продолжить свой рассказ.
— Нынешний город построен на катакомбах, катакомбы возвели на курганах, а курганы были насыпаны, над руинами древнего города Нергонон. Пока строили катакомбы, углубляли проходы люди и начали находить остатки древнего города. Потом пришли другие, и другие, шли века поколения сменяли друг друга, катакомбы заброшены, и теперь уже над ними стоит нынешний город, и почти никто в нем не знает над какими лабиринтами древности они живут. Бурс заметил озадаченный взгляд Джеймса, которым тот сопровождал каждую нишу со светом.
— Это наша работа, огромная система линз и стекол, с помощью которой мы освещаем все подземелье.
Это казалось фантастически, сам Джеймс знал об этом немного и ему казалось что подобная система произвела бы впечатление и на столичных архитекторов, но вот она у необразованных туземцев, которые даже на людей походили с трудом.
По эти слова спуск кончился и спутники вошли в зал, высокие колоны подпирали потолок огромного чертога, на его противоположной стороне виднелись ворота, врезанные в стену пирамиды, поднимающейся до вершины зала, её истинный размер пугал, ведь даже тот фрагмент что был перед глазами был не меньше пятидесяти метров в длину, вдоль всей этой стены стояло шесть обелисков, испещренных рунической вязью. А посреди зала стоял алтарь, такой же, как и в зале мертвых.
— Что это значит?
Тут Джеймс осекся, язык не слушался его, попытался сделать шаг и лишь рухнул на пол, во рту появился неприятный привкус, и как будто пробиваюсь сквозь пелену до него начал доносится голос из головы.
— Яд, придурок яд, услышь меня, тебя отравили и хотят убить.
— Где ты был раньше? — подумал Джеймс.
— Тут, только ты меня не слышал. — с горечью в голосе проговорил Вэльз.
Джеймс увидел, как к нему подбежало несколько коротышек и подняв его подтащили к алтарю, после чего аккуратно положили его. Хоть конечности и не слушались его, но Джеймс продолжал видеть и слышать все происходящее вокруг. Над его головой появился еще незнакомый парню туземец, он напоминал того что стоял у входа, такая же бледная кожа, тонкие черты лица и широкие плечи. Он начал говорить резкими и короткими фразами. За каждой из которых следовали слова Бурса.
— Я жрец Эфе, чужак, на твою судьбу выпала воистину чудесный шанс быть избранным тем, кто ждет в глубине. Скоро ты увидишь его, эта великая честь увидеть заточенного.
— Им нужен я! — прокричал голос в голове, в нём пробилось осознание, пугающее его.
Туземец же начал напевать что-то на том же языке, но из-за обрывчатой и резкой речи, Джеймс бы ни за что не счел это за песню, или даже молитву. Вдруг со стороны входа послышался крик, и
