Он достал из-за пазухи глиняную трубку и извлек из нее несколько листков бумаги. Показал мне их издали. Конечно, я сразу узнал их. Помните, мы не могли понять, куда девалось мое мартовское послание? То, в котором я подробно описывал перестройку северной башни Псковской крепости, приводил размеры, указывал расположение ворот и бойниц? Он перехватил его, выкрал из бочонка с воском, сохранил, привез с собой.
Сердце у меня начало падать в пустоту. Оно летело все быстрее и больнее, будто его обдувало холодным заоконным ветром. Казалось, ему давно пора было стукнуться о дно моего живота. Но нет — оно все летело в ледяной пустоте.
— Думаю, псковские власти согласились бы выложить кругленькую сумму за этот документ, — сказал Досвальд. — Но вдруг вы захотите заплатить больше? Я решил предложить сделку сначала вам. Ведь соотечественники должны помогать друг другу, не так ли?
О, нет — теперь в нем не осталось и тени подобострастия. Он упивался моим страхом, упивался своей властью, моим унижением. Нечасто, наверное, доводилось ему держать в руках судьбу другого человека. Волк, вонзивший зубы в шею лося, не мог бы испытать такого торжества, какое светилось в глазах этого негодяя.
— Сколько? — хрипло спросил я. — Сколько вы хотите?
И не поверил своим ушам.
— Что?! Вы с ума сошли! Откуда я могу достать пятьдесят рублей?
— Ну, это уж не мое дело. Продайте мастерскую, займите под проценты, украдите у своего хозяина Алольцева. Я, видите ли, задумал жениться. И мне хотелось бы ввести жену в собственный дом. Вы не представляете себе, как выросли цены на недвижимость в Любеке за годы вашего отсутствия.
Я лихорадочно прикидывал расстояние между нами. Смогу я достать его одним прыжком? Или опрокинуть на него стол? Ростом он не выше меня, и плечи, пожалуй, у него поуже…
Словно угадав мои мысли, он расстегнул кафтан. За поясом блеснула рукоятка кинжала.
— Я мог бы набрать за неделю рублей восемь, — сказал я. — Может быть, даже десять. Если мне удастся получить долги с заказчиков.
— Нет, об этом не может быть и речи. За десять рублей я не смогу купить в Любеке даже сторожку. Сорок — или я завтра же иду в Псковский Кремль, который вы так хорошо описали в своих посланиях.
С трудом мне удалось уговорить его дать мне отсрочку. Я вручил ему все серебро, которое у меня было, выписал вексель на оставшуюся сумму, которую обещал добыть к его следующему приезду. Поэтому умоляю Ваше преосвященство: пришлите мне все деньги, которые Вы откладывали для меня согласно нашему уговору. А если их накопилось недостаточно, добавьте в счет будущих выплат. Или отдайте негодяю прямо в Любеке. Иначе мне грозит позорная и мучительная смерть. Здесь с лазутчиками расправляются так же безжалостно, как в Новгороде.
Мейстеру Густавсону я ничего не сказал о происшедшем, боясь, чтобы он не начал принимать свои меры и не привлек внимания местных властей. Он обещал увезти это письмо в своем кошельке, не заглядывая в него, и вручить его Вам из рук в руки. Поэтому я могу присовокупить к этому воплю о помощи свой очередной отчет.
Как я уже сообщал Вам, летние переговоры между Псковом и Ливонским орденом, происходившие на берегах Нарвы, окончились ничем. Война казалась неизбежной. Псковичи отправили в Москву послов с просьбой о помощи. Князь Иван обещал прислать войско, когда будет нужда в нем. Наконец послу по имени Игнатий Иголка удалось проколоть каменное сердце московского властелина и убедить его в том, что помощь необходима срочно.
И вот две недели назад у южных ворот крепостной стены появились первые отряды московской рати, приведенной знаменитым воеводой Данилой Холмским. Кажется, это был первый случай в истории, когда чужое войско смогло войти в Псковский Кремль. Должен признать, зрелище было внушительное. Блеск шлемов, полосканье знамен, звон колоколов вперемешку со звоном доспехов, лошадиное ржание, вплетенное в пение гимнов… Час проходил за часом, а войска все текли и текли. С помоста их приветствовали псковские бояре, посадники, архиереи. Отряд за отрядом пересекал территорию Кремля и удалялся по мосту за реку, где ратникам были приготовлены дома в посаде Завеличье (название означает: «За рекой Великой»). Алольцев сказал мне, что около двадцати русских городов, князья которых признали в последние годы главенство Москвы, прислали свои полки.
Псковичи надеялись, что присланное войско отправится вместе с псковской ратью в Ливонию через три-четыре дня, и сделали соответственные запасы продовольствия и фуража. Но тут военные планы были разрушены полководцем по имени Погода. Началась неслыханная в этих краях для декабря оттепель. Лед на озерах и реках растаял, снег, покрывавший леса и поля, стремительно превращался в мутные потоки, болота расползались навстречу друг другу. Людмила Алольцева была рада отсрочке военных действий и шутила над мужем, советуя ему выступить на вече с предложением: посадить войска на лодки и насады, а князей объявить адмиралами. Пора псковичам и москвичам учиться морскому бою, если они хотят выйти к берегам Балтики и состязаться с Ганзой.
Но скоро даже у нее шутливое настроение испарилось. Ибо от безделья и нехватки припасов московская рать заскучала и начала бесчинствовать и грабить тех, кого ее послали защищать. Если провизия дорожает, рука вооруженного покупателя с охотой ошибается и вместо легковатого кошелька достает тяжелую саблю. Ратники кучками бродили по улицам, напивались, отнимали у торговцев на базаре провиант, выпивку, одежду, а иногда вламывались и в дома псковичей и грабили их так, будто находились в завоеванном вражеском городе.
Особенно разгулялись татары. Москва использует их во всех своих войнах, но не умеет укрощать их свирепый нрав. Для кочевника-татарина все люди, согласившиеся запереть себя в коробки домов, проводящие жизнь в перепахивании земного праха, достойны лишь презрения. У них бытует такое проклятье: «Чтоб ты всю жизнь оставался на одном и том же месте, как христианин, и нюхал собственную вонь». Для защиты от их бесчинств псковичам пришлось учредить патрулирование улиц, и Алольцев часто исчезал на всю ночь, участвуя в дозорах.
Казалось, этому бедствию не будет конца. Но тут в Псков прибыл гонец от дерптского епископа с предложением о заключении мира. А вскоре вслед за ним — и послы от магистра Тевтонского ордена. Сейчас они ведут переговоры с псковичами при участии воеводы Холмского. Похоже, немецкая сторона уступает во всем. Все старинные споры о границах, о торговых правах вдруг оказываются легко разрешимыми, когда одна из сторон имеет в качестве аргумента двадцатитысячную московско-татарскую рать.
Но спрашивается: откуда берется такая сила у московского князя? Два года назад он сумел сломить Новгород, сегодня — диктует свои условия Тевтонскому ордену. И это при том, что с запада ему постоянно угрожает Литва, с востока — Казанское ханство, а с юга непрерывно давит монгольская орда, которой он до сих пор вынужден платить дань.
Правда, с этой данью не все так просто. По традиции последних ста лет Москва сделалась главным собирателем дани со всех русских городов (дань называется «ордынский выход»). Алольцев и отец Денис объясняли мне, что эта ситуация очень укрепила положение Москвы. В своем соперничестве с другими княжествами, например с Тверью, с Владимиром, она всегда могла опереться на монгольскую силу: обвинит соперников в недостаточной уплате, и вот уже монгольские отряды врываются в земли «провинившихся». А сегодня, пользуясь своей возросшей силой, Москва платит монголам все меньше, а с городов и князей собирает полной мерой. Таким образом, солидная разница оседает в московской казне.
На этом позвольте мне закончить и, в заключение, вновь припасть к Вашим стопам с мольбой о помощи. Если я не получу от Вас необходимых средств, чтобы откупиться от этого безжалостного вымогателя, мне грозит позорный и мучительный конец.
Всегда преданный Вам,
С. З.
Эстонский дневникВчера открыл наугад Библию и начал читать. Это была глава 39-я Книги Бытия — про Иосифа в доме Потифара.
Зачем Ты шлешь мне такие предостережения? Неужели не видишь, что я и так раздавлен виной, страхом, раскаянием?
Но все же, но все же…
Правда ли, что одна лишь добродетель удержала Иосифа от греха? Мы ведь ничего не знаем про жену Потифара. Может быть, она была стара, безобразна, сварлива, беззуба. Может быть, хромала, дурно пахла, рыгала, заикалась. Наверняка не умела петь. Наверняка была лживой и жестокой — почти погубила невинного своей клеветой.
А сам Потифар? Зная нрав своей супруги, поверил ли он ей? Не слишком ли мягкое наказание наложил на Иосифа? Всего лишь заключение в темницу. За настоящую попытку изнасиловать жену господина раба следовало бросить в пруд с крокодилами. А начальник темницы? Он вскоре сделал Иосифа по сути главным надзирателем тюрьмы. И доверял ему во всем так же, как Потифар в своем доме.
