— Я все делаю, чтобы избегать этого человека, но от столкновения с ним я не уклонюсь.
И началось с того, что Самоубийца уселся в один прекрасный день в курительной комнате и стал ждать. Он ждет газет, которые должны принести из почтового отделения. Ну вот, газеты принесли. Тут между тем воцарилось правило, что ректор, как наиболее осведомленный и наиболее интересующийся читатель, первый получал газеты на просмотр; все гости находили это в порядке вещей, но это раздражало Самоубийцу. Когда подали газеты, он поспешил разбросать их по столу и перемешать с разными давно прочитанными старыми газетами; сам же уселся с английской газетой в руках, выписанной ради миледи. Все было готово.
Ректор пришел.
Между обоими мужчинами в один миг возникло неприязненное настроение. Не найдя новых газет, ректор принялся пересматривать номера и числа старых; он спросил Самоубийцу:
— Какой у вас номер?
Самоубийца, как будто ровно ничего не поняв, ответил:
— Какой номер? У меня никакого нет номера, у меня есть буквы, мое имя — Магнус.
Ректор продолжал разбираться в газетах, повторяя:
— Никогда не видал ничего подобного.
— Что такое? — спросил Самоубийца.
— Что такое? — возмущенно воскликнул ректор. — Зачем вы тут перепутали газеты?
На это Самоубийца задал следующий ошеломляющий вопрос:
— Вы об этом сами догадались?
Ректор промолчал. Может быть, ему пришло в голову, что он имеет дело с сумасшедшим. Он сел и стал просматривать газеты, которые ему удалось привести в порядок.
Но сумасшедший обнаруживал намерение не уходить отсюда.
Ректор просмотрел газеты два, три раза, но этому не было конца; сумасшедший продолжал крепко держать английскую газету, точно он догадался, что именно ее-то ректор и ждет. Да, потому, что это действительно было так: ректор Оливер интересовался иностранными газетами, это было его величайшее наслаждение, его пристрастие с юных лет.
— Не будете ли вы так любезны поменяться со мной газетами? — спросил он, доведенный до отчаяния.
Никакого ответа.
— Я вижу, что вы вовсе не читаете, вы не поворачиваете страниц.
Это было сказано ясно, но тоже не произвело на сумасшедшего никакого впечатления.
В комнату вошла фрекен д'Эспар и почтительно поздоровалась:
— С добрым утром, господин ректор.
Ректор тотчас же стал делать намеки относительно газет, — что они приведены в какой-то дикий беспорядок, что он не может в них разобраться.
Фрекен немедленно принялась наводить порядок; это заняло у нее всего несколько минут, все у нее кипело в руках, она все делала ловко. Затем она подошла от стола к Самоубийце и мягко, просительно сказала ему:
— Не уступите ли вы мне на минутку вашу газету? Чертова девица, ее так не любили дамы, но зато мужчины ценили ее приветливость и обходительность. Она стояла тут такая милая, подошла к Самоубийце ближе, нагнулась над ним.
— Но вы, может быть, не прочли еще ее? — спросила она.
— Нет, — отвечал он, подавая ей газету, — я не читаю. Я не могу этого прочесть.
Но тут ректор Оливер, получив газету, начал проявлять свое раздражение:
— Вы не можете этого прочесть? Вы, верно, не умеете читать поанглийски? Но зачем же вы так долго задерживали газету? Не понимаю!
— Если я скажу, что плохо вижу, и потому не мог прочесть газету, — отвечал Самоубийца, — то это будет неправда. Я прекрасно вижу, это мой приятель Антон Мосс, к сожалению, плохо видит.
— Что такое? — ошеломленно спросил ректор.
— Ничего. У него сыпь на лице, и это начало влиять на зрение.
Ректор отступился от него. Он бросил вопросительный взгляд на фрекен д'Эспар. Она сказала:
— Он знает по-английски.
— Нет, не знаю, — решительно отрезал тот.
Ректор и фрекен принялись читать. Но привычки ученого человека были нарушены, он был выбит из колеи и не мог подавить в себе раздражения:
— Подумайте, по-английски не знает! — сказал он, обращаясь к фрекен. — Он, верно, и никаких языков не знает. Мои мальчуганы уже довольно хорошо знают языки.
Фрекен ответила:
— Так ведь у них то преимущество, что они сыновья самого ректора Оливера.
— Это правда, в наше время не все считают преимуществом быть образованным человеком и знать языки.
Они снова стали читать. Ректор в конце концов смягчился от слов фрекен и, когда увидел этого невежественного человека одиноко сидящим в уголке без газеты, у него появилось к нему как бы сострадание. Он — ректор, он — учитель, он должен быть выше этого. Конечно, не все оказываются при рождении в одинаково счастливом положении; его сыновья поставлены в более счастливые условия, чем другие! Он говорит несколько слов в этом смысле и снова продолжает читать. Фрекен что-то пишет, делает какую-то пометку на клочке бумаги и подает ректору. Кажется, это по-французски. «Вот как! — говорит ректор, кивая головой, — да, да, так, так», — добавляет он. В нем как будто произошло просветление, и он понимает, чего раньше не понимал, что-то ему открылось. Он встает, ставит себе стул подле Самоубийцы и дружелюбно обращается к нему:
— Мне пришло в голову — я ведь учитель, как вам известно, если хотите, я с удовольствием позаймусь с вами иностранными языками, пока я тут. Что вы на это скажете?
Самоубийца смотрит на него.
— Ректор вовсе не невыносимый человек, можете мне поверить. Если бы вы жили в моем родном городе, я бы давал вам безвозмездно частные уроки.
Самоубийцу не проведешь:
— Это, конечно, не буквально надо понимать, — говорит он, — в этом есть, вероятно, какой-то высший смысл?
— О, нет, я далек от этого, — отвечает, улыбаясь, ректор, — у меня нет никакой задней мысли. Я с удовольствием поучил бы вас тому, чего вы не знаете.
— Газеты, из-за которых вы подняли такой шум, — говорит вдруг грубо Самоубийца, — вот в таком виде, как вы их сегодня нашли, мы находим их после вас каждый день.
Ректор сражен.
— Не может быть! — он беспомощно смотрит на фрекен д'Эспар и спрашивает:
— Может ли это быть? Неужели я оставляю газеты в таком беспорядке? Если так, то это очень дурно с моей стороны.
Фрекен д'Эспар заступается за него перед Самоубийцей:
— Ректор ведь ученый, вы это знаете, он не может быть таким аккуратным, как мы.
— Нет, нет, — протестует ректор, — нет, я буду, конечно… это не должно повторяться.
— Дама, которая умерла, — упрямо продолжает Самоубийца, — знаете ли вы, что вы выгнали ее из ее комнаты и сделали ей жизнь невыносимой? Она не один раз желала себе смерти.
— Ровно ничего не понимаю. Какая дама?
— Фрекен — та! Ей отвели комнату без печки и она желала себе смерти. И тогда ее убил бык.
Тут фрекен д'Эспар громко рассмеялась словам Самоубийцы, не принимая их всерьез. Каким он вдруг сделался шутником, что за изобретательность! Сидит сам с таким серьезным и бессердечным видом, как будто совершенно не намерен отказаться от своего упрямства. Что он хочет показать своим нелюбезным поведением? Этим он ничего не достигал; его слушатели становились к нему только все снисходительнее, улыбались ему и проявляли ему сочувствие. Он кончил тем, что встал и ушел.
— Так вот оно что, он не вполне нормален, у него пунктик? Хорошо, что вы посвятили меня в это. Подумайте, suicidant! — сказал ректор и еще раз перечел полученный от фрекен клочок бумажки. — Скажите, пожалуйста!
— Да, но ведь это, может быть, просто пустая болтовня с его стороны. Доктор этому не верит.
— Я ведь с ним хорошо обошелся, не правда ли? Да, в самом деле, ректор был с ним очень любезен, и учить его предлагал, и все вообще.
— Да, но вы слышали, он на это не реагировал, даже не поблагодарил. Это мне знакомо. Но — что я такое хотел сказать? — да: посмотрите, какая хорошая вещь знать языки. Если бы вы написали это по-норвежски, могло бы случиться, что он сам увидал бы это и прочел.
— Да, — говорит в свою очередь фрекен, — мне от моего французского языка не раз были польза и удовольствие.
— Но ведь вы слышали, — безутешно повторил ректор, — у него нет ни малейшего желания учиться. К таким людям никак не подойдешь, я это испытал, учиться они не хотят и спасибо не скажут.
— Да, вот именно так, — преувеличенно поддакнула фрекен, как будто ректор как раз попал в точку.
— О, поверьте мне, я это испытал, и еще с самыми своими близкими! У меня, например, в моем родном городе брат есть. Он кузнец. Очень хороший, умелый кузнец, и голова у него по-своему хорошая, но он совершенно невежествен и необразован. У нас нет ничего общего, вы хорошо понимаете, что интересы у нас совершенно различные, мы почти никогда и не видимся. Я его не осуждаю, совсем нет, он не компрометирует меня, он хорошо зарабатывает, у него и состояние есть, и он пользуется всеобщим уважением — но мы не видимся. Когда он выбран был городским представителем, я ему послал визитную карточку, но он мне и не ответил. Раза два мы с ним разговаривали; раз, когда мне нужно было, чтобы он помог мне, дал бы мне денег в долг. Он это сделал, да, но с таким видом, с каким помог бы кому угодно другому. Никакой особой готовности, наоборот: он как будто колебался. Он заставлял своих детей бросать школу сейчас же после конфирмации, хотя у них были способности, и я хотел, чтобы они продолжали ученье и вышли бы в люди. Нет. И вот мой милейший братец, Авель, принялся меня отчитывать, прямо-таки отчитывать.
