— Ты совсем не похожа на свой народ.
— Разве ты только сейчас заметил это?
— Нет, конечно… Скажи, а кем была твоя мать?
— Обыкновенной женщиной. Как все. Пока не сошла с ума в саркофаге.
«Вот, значит, как, — подумал Артем. — У обыкновенной женщины родилась необыкновенная дочка. Что ж, бывает и такое». Почему-то он вспомнил женщин Страны Забвения — вялых, податливых, сонно-похотливых. Вспомнил их неторопливые плавные движения, легкую склонность к мазохизму, непоколебимую веру в предопределенность всего сущего, приверженность к оседлой жизни, апатичный, неразвитый ум. В кого же тогда могла уродиться эта отчаянная девчонка? В судью Марвина? Тоже вряд ли. Что она могла унаследовать от такого отца — фатализм, косность, отвращение к жизни? А может, она вовсе и не его дочь. В Стране Забвения это не такое уж редкое событие. Но не спрашивать же об этом девчонку. Да она и сама, возможно, не знает тайны своего рождения. Если только мать перед смертью не раскрыла ей все свои секреты.
Для следующей ночевки им даже не пришлось раскапывать нору черепахи-матери. Совсем недавно это сделал за них голодный мрызл, следы которого еще виднелись на снегу.
— Значит, мы не всех перебили, — Артем поежился, вспомнив апокалиптический облик этих тварей. — Не нас ли он ищет?
Однако Надежда не разделила его опасений.
— Если бы он нас искал, или нам вообще хоть что-нибудь сейчас угрожало, я бы это уже почувствовала. Скорее всего, он такой же бродяга, как и мы.
Калека также не придал следам мрызла никакого значения, как будто их вообще не существовало. Когда Артем впервые встретил его, он не был способен ни на что, кроме простейших, почти рефлекторных действий — есть и пить, спать и подчиняться приказам, бездумно (хотя и ловко) размахивать клинком, скрести пятерней давно не мытую шевелюру и слюняво улыбаться. Теперь же он твердо знал, куда идти и как спастись в этом суровом мире, кого нужно бояться здесь и на кого не обращать внимания.
Они успели сделать двенадцать переходов, каждый из которых был немного короче прежнего из-за постоянно увеличивающейся глубины снежного покрова, когда Надежда сказала:
— Я больше не чувствую Адракса. Он пропал. Между нами как будто стена выросла. Да, — она помолчала, словно вслушиваясь во что-то. — Именно стена.
— Даже если нам никогда больше не придется встретиться, я не очень опечалюсь, — беззаботно заметил Артем.
Однако скоро стало ясно, что девчонка не на шутку удручена. Весь остаток пути она упорно молчала, что ей было вовсе не свойственно. Артем отнес ее сдержанность и дурное настроение на счет усталости, становившейся к концу перехода почти нестерпимой. Но когда все трое устроились на ночлег в чреве очередной матери-черепахи, он почувствовал, что Надежда лихорадочно дрожит — почти так же, как и перед схваткой с мрызлами.
— Что с тобой? — спросил он, поглаживая девочку по волосам.
— Перед тем, как Адракс исчез, мне было видение… Нет, нет, я ничего не скажу тебе! Не спрашивай!
Ее голова, как всегда, лежала на плече Артема и, разговаривая, они дышали друг другу почти в лицо. Внезапно горячие мягкие губы коснулись рта Артема и застыли в таком положении. Это не был поцелуй. Надежда как бы пыталась вдохнуть в себя его силу или что-то другое, что должно было поддержать ее. Артем осторожно прижимал к себе ломкое, исхудалое тело, и скоро губы медленно отодвинулись, а девчонка спокойно и ровно задышала.
Весь следующий день Артем ощущал какое-то странное беспокойство. Как всегда. Калека молча вышагивал впереди, словно таран пробивая тропу в снегу, уже достигавшему его колен, как всегда, метрах в десяти за ним следовал Артем, за плечо или пояс которого держалась Надежда, но, тем не менее, что-то неуловимо изменилось в окружающем мире. Он все чаще без всякой необходимости оборачивался назад и каждый раз встречал загадочный взгляд девчонки. Только теперь он заметил, что глаза у нее не блекло-зеленые, как у большинства женщин Страны Забвения, а туманно-малахитовые, с карими точками вокруг зрачков.
«Странно, — подумал Артем. — Почему я не обратил на это внимание раньше?»
Впервые глядя на Надежду как мужчина на женщину, он с непонятным волнением осознал, что с тех пор, как они встретились в доме судьи, девчонка очень изменилась. Она заметно подросла, грудь ее округлилась, а с лица исчезла детская припухлость.
Чтобы проверить это наблюдение, Артем приостановился и прижал Надежду к себе. Он точно помнил, что раньше ее макушка едва достигала его подмышки, теперь же она легко касалась щекой его плеча.
— Ты стала совсем другой. — Что-то мешало Артему выпустить ее из рук.
— И ты тоже. — Она протянула руку и вырвала из его шевелюры несколько седых волосков. — Раньше я думала, что причиной этому снег.
«Интересное дело, — подумал Артем. — Откуда вдруг у меня появилась седина? Ведь идущему по Тропе не грозит старость. Так говорили мне те, кто понимает в этом толк. Может, причиной тому невзгоды и лишения последних лет, а вовсе не возраст?» Вслух же он сказал:
— Седина действительно в чем-то сродни снегу. Она приходит тогда, когда минует жаркое лето жизни, когда остывают страсти человеческие. Это признак холодного сердца и ясного ума.
— Не хочу, чтобы у тебя было холодное сердце! — Она опять осторожно коснулась губами его лица.
Но на сей раз это был настоящий поцелуй.
Что за чудные незабываемые ночи проводили они в душной утробе подземной хищницы, на постели из шевелящихся черепашек, под медовым дождем, рядом с гулко храпящим Калекой. Их мрачная берлога превращалась во вмещающую целый мир волшебную Черную Дыру, в которой исчезало пространство и истаивало время, а оставалось только безграничное и вечное: поцелуи, то быстрые и звонкие, как весенняя капель, то мучительные и долгие, как агония; объятья до хруста в костях; сладкий вкус волос и кожи любимой; ее захлебывающийся шепот; радостный крик и томительный стон. Их тела и души были раскрыты навстречу друг другу, не существовало больше никаких тайн и запретов, но каждое случайное прикосновение, каждая новая ласка могла довести до экстатической дрожи.
Кубок любви бездонен, особенно когда оба пьют из него с одинаковым рвением.
— Мы будем спать когда-нибудь?
— Ни-ко-гда! А разве ты хочешь?
— Чуть-чуть. Мы уже третью ночь не спим.
— Если я не хочу, значит, и ты не хочешь.
— А если я хочу, значит, и ты хочешь.
— Я хочу, хочу! Как ты догадался!..
Не удивительно, что вскоре они уже едва могли держаться на ногах. Упав в снег в середине или конце очередного перехода, они опять целовались до обморока и хохотали до изнеможения, а Калека стоял над ними и тоскливо смотрел куда-то в сторону.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
