– Я же и так уже осужден?
– Так это по другому делу! Одно другому не мешает… Я же предупреждал – надо было познакомиться быстро с делом, и всё.
Пожимаю плечами – мне всё равно, не боимся мы волка и совы.
– Да и ещё. Если вы так будете знакомиться с делом – выписывать что-то, читать всё полностью – вынужден буду и в этом вас ограничить. Тоже в суд, в суд, там установят режим – сто страниц в день…
– Да пусть устанавливают. Имею право знакомиться – знакомлюсь. А кстати, как насчет копии?
– Это, пожалуйста. За ваш счет. Приходите с ксероксом, с бумагой…
– Из камеры?
– Ну, это я не знаю…
Все, молчим. Сажусь читать этот бред – мало им одного, так ещё и на другой срок хотят закрыть, в лучших традициях местного следствия – поймать птичку и навешать на неё эпизодиков – авось, прилипнет!
Я, конечно, его раздосадовал – СИЗО далеко от города. Он меня вызывал на десять суток на ИВС – знакомиться с делом. Но тогда десятью сутками не обошлось, а теперь каждый день для следователя прокуратуры по особо важным – кататься на своей "Мазде-шестерке" куда-то… Видимо, лень, или дел-то много, важных, а это все же – особо важное…
Ладно, запахиваю тужурку, сажусь читать – на улице минус тридцать и здесь не топят, сколько мы выдержим?
– Как насчет икорки-то красной, передают? – устал он листать толстый автомобильный журнал.
– Передают, передают… – читаю, не отвлекаюсь, выписывая всю эту дичь – несовпадающие даты, отсутствие мотивов, грязнейший обыск, который он провёл у мамы.
Насчет икры. Тогда, на ИВС, на сутках – он тоже был внимателен, особым вниманием:
– Я слышал, вы прошение писали – помыться. Так ведь здесь нет условий… Как же так.
Уже не говорю ему, что везде есть нормальные люди, которым надо сказать отдельное спасибо, за их совесть, наверное, или веру: попросишь кипятку – принесут, помыться – организуют хотя бы таз теплой воды. Или пропустил очередь – запомнят тебя, запустят на следующий день одного, как Саша – банщик по СИЗО. Есть и другие, с садистскими наклонностями: – Какой тебе кипяток? Титан сломан, спонсоров нет! – и матом, матом…
Этим спасибо сказать не за что, разве за то, что не расстреляли – судя по блеску в глазах, чуждому, некоторым бы ой как хотелось… А вынуждены бомжей вшивых попинывать, или тех, кто послабее… На ИВС с передачами проще, хоть каждый день носи – моя одиночка забилась за десять дней пакетами, как гостиничный номер у какого-нибудь челнока в Китае. И самое-то – почему-то на ИВС есть не хочется совсем: раздаешь, раздаешь, а все не убывает. Уже даже самые благожелательные конвоиры начинают ворчать: – Как почтальоны! Этим полпакета, туда тоже…
А из соседней камеры цинкуют – спасибо за передачу.
Была икра однажды, ровно две столовых ложки в маленьком пакете – конечно, помню, не забывается такое.
– Знаете, – говорю следователю. – Я бы не пожелал никогда такой икры попробовать. Хотя вы не поймете…
– Почему, не вкусная? – следователь уже извелся, извертелся, охота поболтать – хоть сменить деятельность.
– Да нет. Вкусная… Просто если бы вы могли чувствовать её вкус – то не знаю, что бы с вами могло случиться.
– Не понимаю.
И не поймет. Мамка, уже в возрасте женщина, монахиня (ушла в монастырь после смерти отца) – зимой, в тридцатиградусные морозы, у себя в деревне, в холодной части дома, полезла на печь что-то прибирать. Отличница, у которой все должно быть в порядке. И, слезая обратно, промахнулась мимо табуретки, свалилась на бедро и сломала. Лежала так почти сутки – на морозе. Пока на следующий день сосед не забеспокоился – а что-то дым не идет, печка не топится у Николаевны? Залез в дом через сарай, и нашёл её.
Я за сто километров из города прилетел быстрее, чем неотложка из соседнего села. Обложили её бутылками с кипятком – отогреть, но неудачно. Отогреть – отогрели, но из-за ожогов операцию делать побоялись. И, конечно, сердце… Полтора года сложный перелом срастался сам собой – пока она не встала, и ходит теперь, правда, с палкой.
И как ты объяснишь этому продукту успешного карьерного роста, что вот все те десять суток, что я сидел на ИВС – я знаю, она кружилась вокруг со своей палкой, приносила передачи, и уж не зная что еще сделать на свою пенсию, чтобы ободрить меня – взяла и купила этой икры. На две ложки хватило.
Как объяснить ему вкус этой икры? Ощущение, что ты вот-вот исчезнешь, и от любви, и от какого-то внутреннего горя, что пока все так, пока все так, что поделаешь…
Не ждавшим не понять, что такое это чувство, что твоя мать, твоя жена, девушка – где-то рядом, бьются, делают, что могут.
И насколько кровавой должна быть теперь моя мысль, чтобы отплатить за все это? Не лично за себя. Это терпимо. За миллионы ждавших и искавших, круживших вот такими ласточками вокруг разоренных гнёзд.
Насколько кровавой должна быть мысль, чтобы отплатить хотя бы часть нашего бесконечного горя?
Они даже не поймут – за что они заслужили возмездие, как не поняли бы вкуса этой икры, просто слопав её.
А отплатить есть за что – порушенная страна, поруганная женская жизнь, сотни, тысячи сирот, донельзя, до сердцевины прошедший разврат – на это надо отвечать действием, причем действием осознанным, не плодом "окамененного нечувствия", а наоборот, чтоб чувствовать все, и переживать, и быть холодным и горячим в достижении цели, лишь бы её достигнуть, эту цель. Любой ценой.
Ему-то этого не скажешь, не объяснишь. Даже если Лазарь четверодневный был воскрешен, то тут другая смерть – эти мертвы уже не четыре дня, и вовсе не плотью. Эти умерли для совести, для веры, для Бога. Не от рождения, конечно. Но в результате последних десятилетий ожесточенной войны против России.
Все, он замерз первый. Заканчиваем. Расстаемся до завтра, если он что-нибудь еще не выдумает.
Тем же путем, только еще через четверть часа в боксике, возвращаюсь обратно. Замерз, конечно, до мозга костей, а в хате – табачный кумар, оживление – Безик зачитывал какой-то шедевр из арестантской переписки, яркий свет неубиваемых лампочек – короче, детский сад, ясельная группа, хата два один… Здесь можно сколотить любой коллективчик – и на разбой какой, и страну освобождать – тоже, думаю желающих найдется. Хоть завтра по БТРам, а сегодня – пока привал, заслуженный отдых.
Волчара проснулся и стоит посреди хаты, почесывая живот. Разговор, тема – все те же, женские. Волчара, потягиваясь, прерывает Безика, читавшего очередную "стенгазету" – длинную маляву из чей-то коллекции:
– Дальше можешь не продолжать. Я еще после малолетки начитался – все одно и то же. Тоси-боси хрен-на-просе, любовь-морковь, а потом – ой, я что-то немытая, чуть ли не вшивая, мне бы мыльное-рыльное, гель-шампунь особо приветствуется, а то и покурить нечего, а чаю нету, а без чаю любовь не та… Вот и всё!
– Ну да, что-то вроде того, – соглашается Безик, заглядывая в конец длиннющей и немного пряной от дешевых духов малявки. – Ну да, вот. Грева нет… Есть ли братская возможность помочь с шампунем? И благодар заранее, и фарту и т.д. – полный набор.
– Жалко их, конечно, – Волчара подходит к Безику, берет, читает. – Ну да, ну да… Жалко их всех, что говорить. Только нету братской возможности. А у кого есть – нету братского желания почему-то…
С долины отзывается Хмурый:
– Это не из три девять? Туда, говорят, Казачка опять заехала.
– Катька? – оживляется Волк.
– Да, Катя, кажется. Такая светлая, длинные волосы, симпатичная.
– Она же вичевая…
– Классная девчонка, – комментирует Безик. – Только уж больно буйная… – Безик сидит уже не в первый раз, и похоже, Катька уже не в первый раз заезжает.
Волчара, лениво ковыряясь в зубах перед вечерним завтраком-обедом-ужином в одном флаконе, замечает. – Я вчера в воронке с ней ехал, нас вместе поднимали. Молодец, Катька, держится нормально, бодряком. Она мне в прошлый заезд пару раз вещи стирала. У них баня была в субботу – она меня просила загонять в пятницу – писала, что мне нужно, чтоб на следующий день хорошенько сполоскать. Вообще, она девчонка – супер!
Хмурый, что-то очень уж долго отстреливаясь на долине, успевает еще и диалог вести: – Безя, а вот если бы тебя к ней. В одиночку посадили. И всё – сказали бы вот вам обоим п/ж, или по пятнашке. Ты бы смог с ней? – сидит, шуршит бумажкой, газету что ли читает.
– О чем ты говоришь? Я-то вообще человек слабый, у меня сердце бы не выдержало, точно. А потом ВИЧ – это же для слабаков только: Если грузишься, то и болеешь, а если живешь нормально – то нет вообще никакого ни СПИДа, ничего. Я видел по телику.
Волчара, прогуливаясь по хате, ожидая очереди: – ВИЧ – это миф вообще, очередной, наверно, еврейский миф… Да, Хмурый? Ты там скоро?
Заранее хочу сказать, что весь этот разговор не фиксировался, персонажи вымышленные, прототипы ничего общего с реальными людьми не имеют, и тема эта, так сказать, не должна дать повод усомниться тем, кто сейчас находится на воле, в целомудренности и искренности действующих лиц. Это, так сказать, для протокола. Если будут какие-то претензии к Хмурому, Безику, остальным – это только моя вина: я что-то не так расслышал или нафантазировал. Короче, как говорится, автор "врёт, как очевидец". Это известный феномен. Слишком гладкие показания, которых как раз почему-то и добиваются нынешние органы – очень подозрительный факт. Именно потому, что свидетели обязательно врут от своего лица.
