В любом случае он уже не был кандидатом. Два месяца, с ноября по январь, он потратил на создание своей администрации и подготовку инаугурационной речи: вдохновляли также растущий интерес и энтузиазм, которыми, если верить журналистам и общественным опросам, сопровождалось каждое его действие. Казалось, что уже многие из тех, кто не голосовал за «Новый рубеж», начали верить, что они за него голосовали. 20 января 1961 года, когда ярко светило солнце и стоял крепкий мороз (метель за ночь укутала Вашингтон снегом), Кеннеди произнес клятву и свою самую знаменитую речь. Как обычно, это было усилием, направленным на сотрудничество: Соренсен набросал пожелания президента и разнообразные предложения других людей, а затем вместе с Кеннеди они придали им окончательную форму. Годы практики превратили его из неуклюжего Кеннеди в эффективного, если не великого, оратора: и теперь звучал его сильный голос, передавая послание, которое никто из тех, кто его слышал, не мог забыть. Это было его самое смелое заявление о столь долгосрочных целях. Оно было определено, и это слышалось почти в каждом предложении, влиянием «холодной войны», как это видел Кеннеди, и не было свободным от обвинений высокомерной риторики, что стало обычным стилем в Америке, начиная с Декларации Независимости. Даже спустя 30 и более лет оно поражает своей силой: «За долгое время мировой истории лишь нескольким поколениям выпадала роль защитить свободу в час наибольшей опасности. Я не отступаю перед своей ответственностью — я принимаю ее. Я не думаю, что кто-нибудь из нас мог бы поменяться местами с любым другим народом или другими поколениями. Энергия, вера, преданность, которые мы вложили в наши усилия, будут освещать путь нашей страны и всех, кто этому служит, — и жар этого огня действительно может осветить мир.
Итак, мои дорогие американцы, не спрашивайте, что страна может сделать для вас — спросите, что вы можете сделать для своей страны.
Мои дорогие граждане всего мира, спрашивайте, не что Америка сделает для вас, а что мы можем сделать вместе для свободы человека.
Наконец, являетесь ли вы гражданами Америки или мира, просите нас здесь придерживаться тех же высоких стандартов силы и жертвенности, о чем мы просили вас».
Речь заслуженно имела большой успех, но некоторые заметили, что она в основном касается темы места Америки в мире. Ничего не было сказано о внутренних проблемах Соединенных Штатов или о том, как Кеннеди планировал ими заниматься. Это исключение возникло потому, что Кеннеди не хотел портить элегантность своего обращения, добавив к нему обломки платформы Демократической партии, но он также хотел избежать риска преждевременного возникновения оппозиции в конгрессе. Президентство уже побудило его прибегнуть к компромиссам.
Глава 3
ДЕЛА И ЗАБОТЫ
Вопросы внешней политики почти всегда являются предметом самого пристального внимания национальных правительств. И в Вашингтоне 1961 года совершенно определенно ничто не выглядело более настоятельным. Не успел Кеннеди произнести клятву при вступлении на пост президента, как ему пришлось столкнуться с серией следующих один за другим кризисов, связанных с зарубежными странами, которые не прекратились ни с его смертью, ни много позже. Будет лишь поучительно рассмотреть, насколько он был хорошо подготовлен, чтобы справиться с ними.
Со времен своей юности в Лондоне до назначения в сенатский комитет иностранных дел в 1957 году и много позлее он видел себя специалистом по вопросам внешней политики. Ему не хватало политического опыта, недостаток которого болезненно отражался на результатах в первый год его работы в качестве президента (это было платой за популярность). Чтобы отдохнуть, он путешествовал, проводил совещания, учился, писал речи и публиковал статьи, наиболее важным из которых он был обязан как себе, так и Соренсену. Эти действия усилили его нетерпимость к старому поколению, людям 40-х и 50-х годов, которые в это время начинали сходить со сцены. Например, ему казалось, что не имеет смысла уважать планы и интересы загнивающих европейских империй. Его поездка в Индокитай не вызвала у него ничего, кроме презрения к французскому империализму, британцы пустили по ветру свою империю с похвальной быстротой, в лице Португалии он не видел своего единомышленника, который пойдет на компромисс в вопросах, касающихся ее колоний, и Бельгия ие стеснялась покрыть себя позором как имперская сила, жестоко попирающая законность, которая оставила за собой нерешенные проблемы, когда спасалась бегством из Конго. В вопросах такого рода Кеннеди был весьма радикален (гораздо радикальнее он был по отношению к представителям «старой гвардии», таким, как Дин Ачесон, занимавший при Трумэне пост госсекретаря). Он считал, что интересы Америки состоят в том, чтобы способствовать развитию постимпериалистических стран Африки и Азии, и ему хотелось как можно сильнее встряхнуть квазиимпериалистическое прошлое самих Соединенных Штатов в Латинской Америке. Все эти отношения имели смысл в 1961 году: они начали входить в моду и проходили проверку временем, гак как им невозможно было подобрать какую-либо разумную альтернативу. Особый вклад Кеннеди состоял в том, что он был подготовлен для того, чтобы переработать их в энергичную и детальную политику, как он продемонстрировал это в 1957 году, когда произнес свою самую известную допрезидентскую речь, убеждая Соединенные Штаты поддержать независимость в Алжире против своего союзника Франции[72]. Такими действиями он показывал, что молодой свежий ум действительно сможет придать заметно новое направление внешней политике США, и за его короткое президентство было предпринято множество инициатив, которые, к несчастью для Америки и всего мира, не были проведены последовательно. Кеннеди полагал, что бывшие колонии хотят американизироваться: он так считал потому, что эти государства стремились к национальной независимости, демократии и процветанию, и, как наследник революции 1776 года, он очень желал помочь им. В его подходе было много наивности, когда начались эти события, но они начались также потому, что в этом было достаточно мудрости.
К несчастью, к этим надеждам и ожиданиям примешивались и совершенно другие интересы. Как все в его время, кто делал политику и определял мнения, Кеннеди был убежден, что центральной проблемой, с которой предстоит иметь дело Америке и всему миру, является глобальное соперничество не просто между Соединенными Штатами и Советским Союзом за влияние, но между западной демократией и восточным коммунизмом. Несомненно, он хотел ради дружбы установить связи с такими новыми государствами, как Гана и Республика Индия, но он также сильно боялся, чтобы американская пассивность не открыла дверь советскому экспансионизму. Во всех его речах, в которых эти страны вскоре стали называться «странами третьего мира» (а вскоре будет названо и кое-что еще), разрабатывалась тема о международной коммунистической угрозе. Кеннеди не повторил ошибку Джона Фостера Даллеса, госсекретаря в администрации Эйзенхауэра, предположив, что каждое государство, которое старается остаться нейтральным по отношению к «холодной войне», разумеется, является врагом или тайно сочувствует коммунистам, но в своем анализе он близок к тому, чтобы легко впасть в другое заблуждение, к которому был склонен Даллес: он рассматривал развитие других стран исключительно в свете советско-американского соперничества; он полагал, что сила соперничества присуща нациям таких стран, как Египет и Индонезия, в большей мере, чем это было там в действительности, и он почти полагал, что правительства этих стран никогда не смогут действовать автономно и им придется примкнуть к приоритетам Америки либо России. Пока новый мир оставался сферой чьих-либо интересов, он считал, что Соединенные Штаты должны проявлять заинтересованность в том, чтобы ни один американский штат не стал коммунистическим, а если это произойдет, то чтобы такое положение вещей оставалось недолго.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
