Я засмеялась.
– Спасибо за поддержку.
– Всегда пожалуйста. – Он перекатился на спину, и я вслед за ним.
Над нами, точно крыша, свисали корни деревьев, сквозь них мерцало звездами ночное небо. И над всем этим я чувствовала недремлющее око Исповедницы, ее алчущий разум пытался найти меня. Казалось, само небо давило всей тяжестью ее пристального внимания.
– Я продолжаю видеть во сне Исповедницу, – сказала я ему. – С тех пор, как мы сбежали. Порой я думала о ней, в камере. Иногда она являлась в видениях, и это всегда ужасало, но сейчас я чувствую её постоянно.
– Ты думаешь, она ищет тебя?
– Я это знаю. Чувствую ее присутствие на мысленном уровне, как она выискивает нас силой своего разума.
Кип приподнялся на локте.
– Присутствие? Она знает, где мы?
– Думаю, что нет. Пока нет. Но она ищет, постоянно.
Мне вновь вспомнилось помещение, которое я узрела в нашу последнюю встречу, когда попыталась проникнуть в голову Исповедницы ее же способом. Она тщательно скрывала то место, увитое проводами, – так же, как я прятала Остров. И вспышка гнева, когда я сумела заглянуть в ее сокровенную тайну, подтверждала значимость этого места. Но что это за помещение и почему она так ревностно его скрывала?
Я почувствовала, как парень снова устроился рядом со мной.
– Я благодарю небо, что ты – провидец, но, не пойми меня неправильно, я тебе не завидую.
Никто не позавидовал бы провидцам. Альфы презирают нас, а остальные Омеги – сторонятся. Провидение, как мне кажется, самая тяжкая ноша. С ранних лет постоянно сталкиваясь с осколками прошлого и будущего, пронзавшими мои дни и ночи, я подчас теряла чувство времени и места. Кто бы стал завидовать сломленному рассудку? Я снова подумала о безумном провидце из Хэйвена и его беспрерывном бормотании.
– А ты? – спросила я. – Тебе снились сны, там, в резервуаре?
– Мне помнится одно: всё то время, что находился в резервуаре, я отчаянно желал, чтобы это оказалось сном и чтобы он скорее закончился. Много раз я терял сознание и затем вновь приходил в себя. Но когда спал, мне снился резервуар, и когда пробуждался, то снова видел его. – Он сделал паузу. – Сейчас мне вообще ничего не снится, и это чудесно.
– Почему, как думаешь, ты – единственный, кто не спал? В резервуаре, я имею в виду.
– Не знаю. Как уже говорил, я не всегда находился в сознании. Но даже когда приходил в себя, не сказал бы, что сознавал всё четко и ясно. Я не мог или почти не мог двигаться. И почти ничего не видел. Большую часть времени там было темно. Иногда я подплывал ближе к стеклу и мог различить другие резервуары, а порой и людей, которые там плавали.
Где-то неподалеку проворковал голубь.
– Ты напугала меня, когда проснулась вот так, с криком, – признался он в конце концов. – Думаю, быть провидцем – это бремя, раз видения приходят совсем не по желанию.
– Ты тоже напугал меня, когда я увидела тебя впервые. Хочу сказать, всё то зрелище, конечно, ужасало, но, когда ты открыл глаза, я чуть не закричала.
– Это бы большой роли не сыграло, учитывая, сколько ты наделала шуму, когда разбила резервуар.
Повернувшись к нему, я улыбнулась.
Над скалой напротив занимался рассвет, разгоняя ночную тьму.
– Поспи еще, – сказал он, убирая с моего лица упавшие на глаза пряди, затем повернулся спиной. Я закрыла глаза. После четырех лет полного одиночества было так приятно слышать его дыхание, слегка не совпадающее с моим.
Глава 11
Двое суток мы шли по тропе вдоль реки. В первый день услышали приближение людей, хотя трудно сказать наверняка, что случилось раньше: охватившее меня тревожное чувство или топот копыт, донесшийся издалека. Мы свернули с тропы и спустились с крутого откоса к реке, стремительно несущей воды по каменистому руслу. Запросто могли сорваться, но времени на осторожность у нас не было. Мы прижались к скале, укрывшись под вздыбленными корнями дерева. Стук копыт всколыхнул опавшую листву и прокатился тревожным отзвуком по земле. Топот уже стих вдалеке, но мы еще долго не спешили покидать укрытие, затем бесшумно вышли, вычищая мусор из волос.
На следующий день мы вновь услышали лошадей, только на этот раз ущелья, где могли бы спрятаться, поблизости не оказалось. Крутой обрыв сменился пологим травянистым бережком, мягко спускающимся к широкой и спокойной реке. Укрытий здесь почти не нашлось, но тихое течение реки позволило заблаговременно услышать стук копыт. Всадники были совсем близко, возможно, меньше, чем в ста ярдах, а нас закрывала лишь излучина реки. В спешке, не сговариваясь, мы помчались со всех ног прочь от реки. Высокая упругая трава больно врезалась в голени. Куцый кустарник оказался единственным местом поблизости, где мы могли хоть как-то спрятаться. Мы нырнули в кусты как раз в тот момент, когда из-за поворота появилась первая лошадь. Полуприкрытые листьями, мы, прищурившись, наблюдали сквозь ветви, как трое всадников медленно подъезжали к реке. Кип взял меня за руку и словно замер. Я же чувствовала легкую дрожь по всему телу. Люди остановились так близко, что я смогла расслышать легкий шорох, когда они спешились. Длинные красные туники, украшенные эмблемой Альф, выказывали в них солдат Совета. Один из них носил на поясе меч, довольно длинный – когда он шел, ножны задевали траву. У двух остальных за спинами виднелся лук.
Мы наблюдали, как они направились к реке, чтобы напоить лошадей. Даже в таком состоянии, когда пульс барабанной дробью стучал в ушах и каждая клеточка тела дрожала от напряжения, я не могла не восхититься лошадьми. Моё единственное близкое знакомство с ними состоялось, когда меня увозили из поселения. Конечно, я видела их и раньше. Несколько раз – на рынке в Хейвене, иногда встречались странники, путешествующие верхом, но все равно лошади считались большой редкостью. В деревне, где я выросла, никто не имел лошадей, заводили лишь овец, ослов и крупный рогатый скот. Позже, в поселении, и вовсе не было никаких животных. Омегам запрещается не только их разводить, но даже покупать и есть мясо. Мы видели лошадей лишь во время нападений налетчиков или когда приезжали торговцы-Альфы и сборщики податей. Мы, Омеги, с завистью пересказывали друг другу истории о Виндхэме: каждому солдату полагалось иметь лошадь; собаки не только служили как сторожевые, их заводили и просто в качестве домашнего питомца; каждую неделю они ели мясо. Говорят, в Старую Эру водилось очень много разных животных. И видов их было столько, сколько мы и представить не можем.
Однажды Зак ходил с папой на рынок в Хейвен и вернулся под огромным впечатлением от альбома с рисунками, что увидел у бродячего торговца. Тот продавал его тайком, в укромном переулке в стороне от рыночной площади, и заявлял, что альбом остался со времен Старой Эры. Зак с упоением рассказывал, что видел на рисунках сотни разных видов птиц. Не только тех, о которых мы знали: бледных цыплят, сизых толстых голубей или даже чаек, которые иногда залетали с западного моря. Зак говорил, что на картинках были изображены и совсем мелкие птицы, даже меньше куриного яйца, и такие, чей размах крыльев больше, чем наш кухонный стол. Но он осмеливался описывать их мне только шепотом, когда мы оставались одни в нашей комнате, при погашенной свече. По словам Зака, папа и так на него страшно рассердился, когда оттащил от кучки любопытных зевак, окруживших лоток торговца. Закон запрещал любые реликвии, оставшиеся со времен Старой Эры, папа же был особенно нетерпим ко всему, что касалось прошлого.
Какие бы животные ни существовали в те времена, совсем немногие смогли пережить взрыв, и еще меньше их осталось после голодных десятилетий Долгой Зимы, что наступила после катастрофы. В отличие от людей, большинство животных не смогли адаптироваться и вымерли, а среди выживших особей часто стали встречаться различные уродства. Скажем, трехногий голубь или даже целое стадо безглазых овец, следующих за звуком колокольчика на посохе пастуха, – самое обычное дело. Только этим утром мы с Кипом прошли мимо двухголовой змеи, растянувшейся на камне у реки и следящей за нами двумя парами глаз. Я предполагала, что уродства порой встречаются и у лошадей, хотя никогда не видела такого. Я даже не знала, что лошади могут иметь разный окрас – прежде мне попадались только гнедые. А сейчас, примерно в тридцати футах от нас, шумно пили у реки три дымчатых скакуна с изжелта-белыми хвостами и гривами. Меня страшил уже один их размер, не говоря о том, как шумно они хлебали воду и громко ржали.
Напоив лошадей, солдаты повели их в нашу сторону. Человек с мечом наклонился, чтобы поправить стремя, и на мгновение его голова оказалась на одном с нами уровне, всего в десяти футах. Я крепко зажмурилась, будто это могло сделать меня невидимой. Когда же осмелилась вновь открыть глаза, увидела то, что напугало меня больше, чем его длинный меч. В пятачке грязи на травянистой тропе, рядом с передними копытами лошади виднелся след босой ноги. Нечеткий, только слабое углубление от пальцев и пятки ноги Кипа. Но теперь, когда я его заметила, отпечаток, казалось, прямо бросался в глаза. Когда человек нагнулся, я приготовилась бежать. Хотя на что мы могли надеяться, убегая от троих вооруженных всадников? Собственное дыхание напоминало безумное трепыхание мотылька. Солдат отступил на шаг. На миг я подумала, что, возможно, он и не заметил след, но затем мужчина наклонился еще раз, ниже. Я снова зажмурилась и схватила руку Кипа. Всё кончено. Мысленно я уже видела себя в резервуаре. Вернее, нас обоих.
