Кадеты очень гордились высоким начальником, братом царя, и совершали в честь Константина Павловича свои детские подвиги. Однажды во время летних учений они поймали загнанного на охоте оленя, отказались отдать его хозяину охоты и повели добычу в свой лагерь. Вскоре пленник был представлен пред очи их императорского высочества; узнав всю историю, Константин Павлович «долго хохотал», приказал отвести оленя в Петергофский дворец, а «стрелкам на его счет давать целую неделю по стакану сбитня с булкой и порцию жаркого»{143}. Для полуголодной лагерной жизни лучшей награды и придумать было нельзя.
Веселость истории выдает, что случилась она уже в вольные времена царствования Александра Павловича. При Павле Константин чувствовал себя куда менее раскованным. Тем более что с годами Павел доверял ему всё меньше. Императору всё что-то мерещилось. И неприятностей у Константина было не счесть. В жаркое лето 1798 года, когда великие князья вылезали из петергофского пруда только для утреннего развода, случилось очередное печальное для Константина происшествие. В конце длинного воскресного дня, после данного императором бала, великий князь приказал подать себе кабриолет, чтобы прокатиться и подышать на ночь свежим воздухом.
Как и всегда, когда императорская семья приезжала в Петергоф, Константин был назначен военным губернатором Петергофа, а значит, обязан был присутствовать на вечернем рапорте караульного офицера, подаваемом императору. Великий князь исполнял свои обязанности неукоснительно, но в тот злосчастный вечер он неверно понял государя — Константину показалось, что отец освобождает его от присутствия на рапорте.
Между тем родитель никого и ни от чего не освобождал. И долго не впускал караульного офицера с рапортом, поджидая великого князя. За ним давно послали, но Константин всё не являлся; наконец Павел приказал офицеру войти и принял рапорт без сына. Великий князь вернулся с прогулки, ему рассказали обо всем, в ужасе он бросился к императору — поздно.
Вот как вспоминает об этом адъютант его высочества Е.Ф. Комаровский: «На другой день, рано поутру, великий князь прислал за мной. Я нашел его весьма встревоженным.
— Я не мог во всю ночь почти уснуть, — сказал мне его высочество.
Он тотчас решился написать письмо к государю, но оно возвращено было нераспечатанным; после того приходит 06-ресков и говорит его высочеству:
— Государь знает, что ваше высочество сегодня нездоровы, а потому приказал мне подать рапорт при разводе, который великий князь принужден был ему отдать.
Это довершило отчаяние его высочества… Ходя долго по комнате взад и вперед, наконец он бросился ко мне на шею и сказал:
— Мне пришла мысль, исполни ее: поди сейчас к И.П. Кутайсову, скажи ему всё, что со мной случилось, скажи, в каком я отчаянном положении, и чтобы он испросил у государя одну милость, чтобы меня выслушать.
Кутайсов был болен и жил под самым государевым кабинетом, что у гауптвахты; лишь только я к нему вошел, как он мне говорит:
— Вы верно пришли от великого князя Константина Пав ловича? Я всё знаю. Государь у меня был и всё пересказал; не стыдно ли великому князю не исполнять своей обязанности и тем приводить в гнев своего отца и государя?
Такая встреча меня удивила. Я ему на сие сказал:
— Если бы его высочество был виноват, он не стал бы себя оправдывать, а великий князь прислал меня просить вас, чтобы вы испросили у государя одну только милость, чтобы его выслушать.
— Хорошо, сударь, — отвечал Кутайсов, — я исполню волю его высочества.
…Через несколько минут опять великий князь послал меня к Кутайсову; лишь только я поравнялся с гауптвахтой, как государь выходит от Кутайсова, увидев меня, прямо идет ко мне навстречу и, вертя своею тростью, грозно мне сказал:
— А! ты послом ходишь.
Я тотчас стал на колени и говорю ему:
— Государь, великий князь перед вами не виноват. Его так это удивило, что он, взяв меня за руку, сказал:
— Встань, встань, — как не виноват? Надень шляпу.
И, взяв меня под руку, пошел со мной по аллее Верхнего сада. Я объяснил государю, как великому князю показалось, что он его отпустил, и уверял в привязанности великого князя к его величеству не только как к отцу, но как к государю; и что он вернейшего подданного, как великий князь, у себя не имеет; что гнев государя довел ею высочество до отчаяния.
— Как, он точно огорчен? — прервал государь.
— Он так огорчен, — продолжал я, — что если сие состояние продолжится, то он, я уверен, сделается больным.
Тогда государь начал мне рассказывать, как все против него, то есть императрица и наследник; что он окружен шпионами… что его величество полагался на привязанность одного только Константина Павловича, но накануне сделанный им поступок заставил государя думать, что и он предался противной партии. Наконец император присовокупил:
— Ну, если я его прощу, что он этому обрадуется? Я отвечал ему:
— Его высочество будет без памяти от радости, государь! Тут он, приняв веселый вид, сказал из итальянской оперы:
— Dite lo voi per me[11], что я его прощаю…»{144}
Великий князь чуть не задушил Комаровского от счастья. И еще настойчивее запросился у Павла на войну. Ему было уже без малого 20 лет.
Анекдот«Государь Павел Петрович обещал однажды быть на бале у князя Куракина, вероятно, Алексея Борисовича. Перед самым балом за что-то прогневался он на князя, раздумал к нему ехать и отправил вместо себя Константина Павловича с поручением к хозяину. Тот к нему явился и говорит: “Государь император приказал мне сказать вашему сиятельству, что вы, сударь, ж… ж… и ж…” С этими словами поворотился он направо кругом и уехал»{145}.
СИЛЬНЫЙ ГДЕ, ХРАБРЫЙ, БЫСТРЫЙ СУВОРОВ?
В январе 1798 года генерал Бонапарт захватил часть Италии и провозгласил там Римскую республику, в июне французские войска отправились в Египетский поход освобождать Африку от англичан. По пути они захватили остров Мальта, не встретив ни малейшего сопротивления. Русскому посланнику было предписано покинуть остров в три часа. Император Павел разгневался. Против Франции образовалась коалиция, в которую кроме России вошли Австрия, Англия и Турция. Австрийский император Франц II отчаянно желал победы и попросил Павла прислать на войну великого Суворова.
Суворов меж тем скучал в деревне. Дважды Павел пытался найти с эксцентричным фельдмаршалом общий язык — безуспешно. После первой попытки Суворов был сослан в Кончанское под полицейский надзор. Потом нежданно получил прощение, был приглашен в Петербург, однако на вахтпарадах явно томился и выделывал штуки — то никак не мог поймать и все время ронял свою треугольную шляпу к ногам императора, недвусмысленно намекая — неудобна, ох, как неудобна глупая треуголка для русских солдат. То начинал вдруг суетиться, бегал перед войсками, что-то приборматывая, а когда поинтересовались, что он шепчет, фельдмаршал отвечал — молитву «Да будет воля Твоя». Словом, прусские порядки Суворову не нравились, и скрывать того он не желал. Он бы и скрыл, найдись ему настоящее дело, случись война. Но Россия тогда не воевала, и Суворов, к их взаимному с императором удовольствию, снова отправился в свою деревню. В Кончанском он ежедневно ходил на обедню, дома на вытертом от молитвенного усердия коврике клал поклоны, читал святых отцов, не расставался с четками и в конце концов отправил государю просьбу отпустить его в новгородскую Нилову пустынь на иноческое житие{146}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
