— Мне страшно! — заныл мальчик. — Отпустите меня.. спать, ваша милость! Я ничего никому не скажу! Я боюсь, что вы вся голая.. И дергаете..
— Ничего не бойся, когда ты со мной, — прошипела Клеменция. — Я только днем злая, а ночью я добрая… Ты можешь трогать у меня все что угодно…
Графиня перевернулась на спину и уложила мальчика поверх себя. Прикрыла его одеялом и спросила:
— Тебе тепло? Дрожишь весь…
— Мне стр-р-рашно! — лязгая зубами, пролепетал мальчик.
— Ничего, сейчас все пройдет, все будет хорошо.. все будет…
Она приподнялась, поправила подушки, раздвинула ноги и уложила Теодора между них…
— Тебе уютно, малыш, не правда ли? Как в колыбельке, верно? — шептала Клеменция, легонько сжимая мальчика своими жаркими потными ляжками. — Приятно, правда? Тепленькое к тепленькому, мур-мур-мур! Ну, так не страшно?
— Нет… — выдохнул мальчик. — Так мягко…
— А ты ничего не хотел бы потрогать? — прошептала Клеменция. — А вот я хочу! Хочу, чтобы ты погладил меня… Вот здесь… Ну-ка, давай сюда, вот так…
Держа Теодора за запястья, она притянула его к себе и крепко прижала к грудям.
— Какие нежные ладошки! Ну, мои хорошие — вниз… М-м-м! Хорошо, хорошо-о-о… Теперь, ладошки, — вверх… Та-а-ак! Теперь… сюда, сюда… О-о-ох, сладенькие мои! Да я вас сейчас зацелую…
И Клеменция принялась целовать ладони Теодора, поглаживая его по бедрам. Теодор хлопал глазами: секли его часто, а вот целовали в первый раз… Он робко прикоснулся губами к тугой огромной груди Клеменции, обвил мощный ее стан своими худенькими руками и доверчиво положил голову на плечо своей госпожи…
— Мне хорошо, ваша милость… — прошептал он, — только страшно…
— Знаешь что? — сказала Клеменция. — Попробуй-ка… Ну ладно, еще рано…
Она протянула руку и взялась за его член. Он был напряжен и тверд.
— Сейчас мы поиграем, — сказала Клеменция. — Сперва я тебе покажу, что надо делать, а потом ты будешь все делать сам… Понял?
— Понял… — выдохнул мальчик.
— Сейчас ты сделаешь вот что. — Клеменция раздвинула ноги пошире, притянула к себе Теодора и сладострастно, нетерпеливо, дрожа от похоти, направила его плоть себе между ног. Теодор, очевидно, понял, чего от него хочет госпожа: он обеими руками взял ее за бедра и еще крепче прижался к ней. Клеменция согнула ноги в коленях, надавила ладонями на ягодицы мальчика и удовлетворенно вздохнула — нежная и тонкая плоть пажа по самую мошонку вошла в ее влагалище…
— Во-от… — пропела Клеменция, еще крепче прижимая к себе Теодора. — Хорошо тебе во мне, а?
— Приятно… — прошептал мальчик, пылая от стыда, страха… и удовольствия. — Там тепло, мокро и скользко…
— Ну вот… — поглаживая мальчика по спине, сказала Клеменция и положила свои большие тяжелые ладони на его ягодицы. — Теперь начинается сама игра… Сперва я тебя раскачаю, а потом ты сам будешь…
Держа ладони на ягодицах Теодора, она стала то поднимать его, то опускать, помогая себе бедрами. Затем сдвинула ноги, и мальчик застонал от боли, но графиня не обратила на это внимания…
Однако вернемся в спальню наших путешественников. Впрочем, ничего существенного там не произошло. Франческо, хоть глаза его и слипались, не засыпал, да и едва ли заснул бы — по известной причине. Все остальные спали, хотя воины, дежурившие в коридоре, разумеется, бодрствовали.
— И зачем это мессир полез в пасть зверя? — с легким раздражением сказал кто-то юношеским баском. — Ведь он прекрасно знает, что дядюшка готов уложить его в могилу, лишь бы заполучить замок обратно…
— Мессира Ульриха я всегда знал как благородного рыцаря, — солидно прогудел какой-то пожилой воин. — Я знавал его еще мальчишкой, когда мой отец служил его отцу, а я был пажом у его брата. Он и тогда не поступал бесчестно. Помню, он подбил нас угнать коней у Майендорфов. Всех поймали, а он ускакал. Люди Майендорфа отвезли нас к мессиру Генриху, и тот велел всыпать всем по пятьдесят розог. Никто из нас не сказал, что сам Ульрих был с нами, и он мог бы спокойно отсидеться. Но, когда он увидел, что нас секут, он подошел к отцу и попросил, чтобы ему дали столько же розог, сколько и нам… Его порол сам Корнуайе, а у того рука… не приведи Господь! Нет, он не способен на подлость. А кроме того, ни один подлец не отважится убить мессира Альберта, потому что он под нашей защитой. Любой шум в комнате — и мы высадим дверь. Зря мы, что ли, взяли с собой этот таран?
— Я бы на месте мессира Ульриха добровольно отдал замок, — сказал молодой воин. — Зачем лить родную кровь?..
— Не знаю, не знаю, — проворчал пожилой. — Все же по возрасту старший мужчина в роду — мессир Ульрих…
— Но мессир Ульрих принадлежит к младшей ветви, — возразил молодой. — Если бы не условие маркграфа, у него вообще не было бы никаких прав на замок.
— Если бы он не захотел отделаться от вассалитета, он уже занял бы место отца, а госпожу Клеменцию он…
— Не надо о ней! — с суеверным страхом прервал молодой. — Не надо…
— Верно, — смущенно сказал пожилой. — Бог с ней!
— Свое право мессир Ульрих завоевал в Палестине, — вмешался в разговор третий воин. — Христос знает, кто и что заслужил на этом свете… Ульрих бился за него с сарацинами…
— Но порядок наследования, знаешь ли, тоже идет от Бога, — заметил еще кто-то. — Вот если бы Альберт родился девкой, тогда все было бы законно… А так это все прихоть маркграфа…
— Ну и что? — сердито молвил старый воин. — Что сейчас у них получается? Альберт, граф Шато-д’Ор, — вассал маркграфа! Это же курам на смех! Весь коренной феод маркграфа в два раза меньше графства Шато-д’Ор. Если бы не король, его давно убрали…
— Тише! — прошипел молодой. — Не больно ори! У маркграфа уши чуткие…
— Вот-вот! — поддакнул воин, вступивший в разговор четвертым. — Поэтому он все еще и маркграф!
— Ладно… — буркнул воин, знавший Ульриха. — Но у меня все равно не укладывается в башке, как это может графство, целая земля, — и быть вассалом! Я вот думаю: что такое вассал? У нас в семье на четырех братьев одна деревня, а в деревне семь дворов. Не помню уж, когда последний раз там был… Деревня — вассал… И графство — вассал?! И это значит, маркграф может запросто забрать себе все, точно так же, как Шато-д’Ор может забрать себе нашу деревню?!
— Ну уж! — недоверчиво пробасил молодой.
— Думаю, вот что… Ульрих теперь может говорить с маркграфом на равных перед лицом Святой церкви.
— Это почему же?
— Клятва маркграфа записана на бумагу и положена в аббатство Святого Иосифа…
