С городской инфраструктурой (теплосети, водопровод и канализация) положение не лучше. Большая часть их мощности выработала свой ресурс, но ни капитального ремонта, ни прокладки новых сетей практически не ведется. Проблема настолько запущена, что никто не желает за нее браться, расходы на то, чтобы закрыть пятнадцатилетний провал, неподъемны. Страна превращается в трущобу, и разрыв между объективными показателями качества жизни и его субъективной оценкой возрастает.
Эта ситуация чревата большими рисками. Ведь люди бодрятся во многом и потому, что оттягивают момент признания собственной ошибки. В начале 90-х годов меньшинство активно поддержало, а большинство приняло, пусть и пассивно, те изменения жизнеустройства, которые и привели к снижению качества жизни большинства. На всех лежит ответственность за этот поворот, поэтому люди считают себя обязанными терпеть ухудшение, пока не истечет негласно установленный срок, пока не будет истрачен кредит времени, отпущенный реформаторам. Беда в том, что ни общество, ни власть не обладают инструментами, чтобы измерять остаток этого кредита и скорость его иссякания. Западные инструменты непригодны, и «мы не знаем общества, в котором живем». Обвал может произойти в любой момент. А может, и дух человека зачахнет, хотя это менее вероятно.
По-иному обстоит дело со вторым блоком показателей качества жизни, выражающим безопасность людей. Чем больше угроз ощущает человек, тем выше сдвигаются эти показатели вверх по шкале приоритетов. За последние 15 лет они ползут вверх безостановочно, иногда скачкообразно. Структура угроз, перед которыми оказался житель РФ и его близкие, за годы реформ кардинально изменилась. На первый план вышли угрозы социальные, которые до реформы вообще не фигурировали в числе актуальных. Более того, все эти угрозы вошли именно в атмосферу повседневной жизни, их образ знаком большинству.
Массовым является страх перед бедностью, которая может свалиться на голову по не зависящим от личности причинам. Безработица, смерть или увечье кормильца, утрата сбережений, стихийное бедствие — все эти угрозы бродят рядом с нами, а привычные социальные системы защиты от них ликвидированы реформой. Более того, реформа парализовала производство, а никакая добыча не может его заменить как источник жизненных благ для большой страны. Тяготы по поддержанию изношенной техносферы власть решила возложить на население, и над всеми повис дамоклов меч немыслимых платежей (налог на недвижимость до 2% ее рыночной стоимости, обязательное страхование жилья размером до 3% стоимости, тарифы). Этот меч опускается постепенно, но опускается.
Другая угроза — преступное насилие. С ним за годы реформ столкнулась уже едва ли не каждая семья, и это оставляет рубец, который ноет постоянно. За год регистрируется 1,5 млн. тяжких и особо тяжких преступлений. По общему мнению специалистов, это примерно треть их реального числа. Масштабы насилия поражают. В 1994г. было зарегистрировано 349 540 неопознанных трупов с признаками насильственной смерти (в 1995г. 330 246 трупов).
Около 100 тыс. человек пропадают за год без вести. Разбой и грабеж с насилием стали обычным явлением. Появились новые виды преступного насилия, которые еще недавно не были даже предусмотрены уголовным кодексом, — похищение людей, взятие заложников, убийства по найму. Никто раньше не боялся и насилия на национальной почве, а теперь оно у всех перед глазами. Каждый день ты можешь оказаться перед дилеммой — влезать или не влезать в драку, чтобы защитить какого-нибудь индуса, таджика или русского, на которого почему-то напали возбужденные иноплеменники.
Положение усугубляется тем, что государство и общественные организации, на которые граждане могли возлагать свои надежды в советское время, находятся в полуразобранном состоянии или вообще ликвидированы. В Москве 75% жертв разбойных нападений не заявляют о них в правоохранительные органы — считают это бесполезным. Более того, для некоторых категорий граждан существенным стал риск стать жертвой насилия со стороны самих этих органов. Милиционер дядя Степа остался в советском прошлом, хотя и не умер.
Объективно, качество жизни в таких условиях является очень низким. От массового психоза страну выручает лишь исключительная культурная устойчивость населения и инерция советского мировоззрения и советского школьного образования. Люди перешли к совершенно иному, нежели в стабильное время, образу жизни и критериям оценки — к критериям военного времени. Трудно сказать, насколько вообще правомерно в такое время обычное понимание самого термина «качество жизни».
Восприятие опасностей, в общем, никогда не является адекватным. Какие-то страхи нагнетаются политиками и телевидением (например, страх перед терроризмом) и в восприятии людей преувеличены, к другим люди легко привыкают и их недооценивают. Видимо, в целом по этому разделу есть общее соответствие между реальными опасностями и их восприятием. Большинство населения считает опасности для личности в РФ аномально высокими и мириться с таким положением не собирается. Иными словами, в этот «переходный период» люди не ведут нормальную жизнь, а переживают его. А значит, сама постановка вопроса о качестве жизни становится очень условной.
Наконец, третий комплекс показателей качества жизни отражает возможности проектировать свою жизнь, строить планы на будущее и иметь доступ к ресурсам для реализации этих планов. Эти возможности определяются состоянием общества, всей его организацией. Здесь имеет место очевидный и бесспорный регресс. Быстро снижается качество и доступность образования, ухудшается здоровье населения и сокращается доступ к сложной медицинской помощи, меняется тип того культурного воздействия, которое оказывали на человека СМИ, телевидение, кино. Эти общественные институты целенаправленно сокращают поток сообщений, созданных по типу «университетской» культуры, и заменяют их на продукты культуры «мозаичной» — формируется «человек массы», манипулируемый и с невысокими притязаниями. Жизнь обедняется, личность принижается, и этот процесс идет с ускорением. Объективно качество жизни снижается, хотя жертвы этого процесса все менее способны это чувствовать. То, что раньше было народом, разделяется на классы — сначала по отношению к собственности и гражданским правам, теперь и по типу культуры. При этом надо заметить, что и господствующее меньшинство («элита») оказывается вырожденным и не способно быть носителем элитарной культуры.
Все эти группы показателей соединяются в сознании людей в интегральное ощущение фундаментального неблагополучия. Это выражается в том, что более половины населения отвечает, что «в жизни стало меньше счастья» и что «страна идет в неверном направлении». Проект реформ не принят большинством общества, он противоречит его разуму, здравому смыслу и совести. Значит, на этом пути улучшения качества жизни ожидать не приходится. И предпринимаемые именно для этого «национальные проекты» вызывают не энтузиазм и надежды, а тяжелое ощущение беспомощности. Они, предполагая некоторые денежные вливания, нисколько не касаются главных бед, которые пожирают саму нашу жизнь и жизнь нашей страны.
2008г.
Кризис как повод задуматься
Кризис как будто приоткрыл ту бездну, в которую сползает наша культура. Что-то клубится внизу, дна не видно. И не видно, за что можно зацепиться на мокром грязном склоне. Весь этот мрак и тлен — не явление природы. Это — плод наших мыслей, наших действий и бездействия за последние 25-30 лет. Дальше в глубь истории лезть не надо, дело решили эти годы.
Советская революция была катастрофическим выходом из исторической ловушки, в которую попала Россия при импорте западного капитализма. Катастрофическим — но выходом. Мягче не нашлось, перепробовали все наличные проекты. Травмы катастрофы были залечены, ненависть и реваншизм культивировались в очень небольшом меньшинстве. Но советская система в ходе урбанизации и смены поколений переживала кризис мировоззрения, опасный для идеократического государства. «Прогрессивная общественность» решила этим кризисом воспользоваться и подправить систему «под себя».
Союзники в этом проекте были влиятельными (от еврокоммунистов до Рейгана, от Сахарова до фарцовщиков), вероятность успеха велика. Все прошло как по маслу, отпраздновали победу. Что она будет пирровой, не сомневались. Но, как и предполагали, удалось сбросить социальную цену «геополитической катастрофы» на шею большинства. Чтобы заглушить совесть, раскрутили дикий, невиданный в конце XX века социал-дарвинизм. Интеллигенция…
Вместе с совестью оказалось подавленным и рациональное сознание. Тут есть проблема для методологов — разве эти духовные сферы сопряжены? Для нас важнее сам факт. Образованный слой впал в гипостазирование, на грани безумия. Был испорчен весь понятийный аппарат, применяемый в познании и понимании общественных процессов. Пустые, туманные понятия превратились в призраки идолов и могучих чудовищ, суждения о нашей бренной реальности стали заклинаниями, как у впавших в транс шаманов, наевшихся галлюциногенных грибов. «Рынок! Демократия! Инвестиции! Тоталитаризм!» Всякая мера вещей и явлений была отброшена, число потеряло привычный физический смысл, его надо было принимать как мистический образ. Министры и эксперты могли делать совершенно нелепые утверждения — и ничего! Любой упрек им отвергался как глупая придирка. Таков уж театр нашего Карабаса-Барабаса.
