А нас везут все ближе и ближе к этой грозной горе. Наконец привезли во двор небольшой тюрьмы, которую в Норильске называли «ямой». Мы пока сидим на земле и рассматриваем свое будущее жилище. Это небольшая, барачного типа, очень мрачная тюрьма. О ней издавна ходила недобрая слава. Здесь закончили свой жизненный путь тысячи людей. Теперь она должна стать местом расправы над участниками Норильского восстания. И не случайно начальником ее назначили, не кого ни будь, а старшего лейтенанта Ширяева, а его заместителем — старшину Бейнера! Нам сказали, что они оба сидят в тюрьме, и теперь оказалось, что они вправду сидели здесь и ожидали нас.
— А ну, заходи один! — закричал издали надзиратель.
Первым пошел Владимир Русинов. Прислушиваемся. Тихо. Неожиданно — бах! бах!.. Крики надзирателей и стон Русинова… Наконец все стихло.
— Давай еще один!
Пошел Иван Ходневич. Его что-то долго принимали и ни разу не ударили. Подозрительно!..
— Давай еще!
Мы со Стригиным занесли Недоросткова и возвратились на свои места. Недоросткова тоже не били, так как не было, кого бить.
Четвертым пошел я.
В приемной, которая представляла собой просторную прямоугольную комнату со многими дверьми и одним столом, за которым сидел дежурный по тюрьме, на меня набросились озверелые надзиратели.
— Раздевайся и становись в угол! Быстро!
Я разделся и стал в угол комнаты. По обе стороны — надзиратели. Третий подходит ко мне и спрашивает:
— Год рождения?
— Двадцать шестой.
— Ах, ты сволочь! Молодой, а уже лысый! Что, гад, от политики лысым стал? — спросил он и со всей силы ударил меня кулаком по щеке.
— Открой рот!
В тюрьме во время обыска всегда смотрят в рот, но теперь моего надзирателя не интересовало, что есть в моем рту; он только размахнулся кулаком, чтобы с наибольшим эффектом ударить по ослабленной челюсти. Мне был известен этот тюремный метод выбивания зубов, и поэтому я, мгновенно сориентировавшись, крепко сжал зубы. Удар не дал ожидаемого надзирателем эффекта.
— Подождите, дайте мне оформить на него документы, — остановил надзирателей старшина, видимо, дежурный по тюрьме.
Тот надзиратель, который наскакивал на меня, немного отступил. Старшина сидит за столом и заполняет какой-то бланк. Неожиданно тот надзиратель, что стоял слева от меня, молча, но со всей силы бьет ребром ладони правой руки по горлу; только стены не дают мне упасть.
Заполнив бланк, старшина сказал, чтобы я подошел к столу и подписал его. Но не успел я сделать и шагу, как на меня набросились пятеро надзирателей. Градом посыпались удары и пинки; наконец они пытаются свалить меня на пол. Я ухватываюсь за край стола и тяну его за собой. Со стола с грохотом падает телефонный аппарат…
— Перестаньте! — крикнул старшина. — Вы тут мне все перевернете! Дайте мне его оформить до конца!
Надзиратели отступили, а старшина приказал мне собрать с полу свою одежду. Я наклонился за одеждой, а один надзиратель, открыв двери молотобойки или, как ее там называли, исполнительной камеры (в ней исполняли смертные приговоры), кивнул старшине, чтобы тот направил меня туда.
— Да подождите еще! — как-то успокаивающе бросил старшина и, быстро открыв двери, ведущие в коридор, проводил меня в предназначенную мне камеру.
В камере я застал только Владимира Недоросткова, который без памяти лежал на спине ни нижних нарах. Наконец к нам заводят Ивана Стригина. Ему досталось значительно больше, чем мне, у него ранена рука.
И вот, мы со Стригиным осматриваем камеру. Почему же это такая мокрая камера? Откуда здесь вода?
Вода была повсюду. Она собиралась густыми холодными каплями на потолке и, не выдерживая собственного веса, падала на нары, бетонированный пол и на наши головы. Она стекала тонкими струйками по стенам до пола и заполняла собой все ямки на ней. Я дотронулся до стояка нар — по руке до самого локтя потекла струйкой холодная вода. Нары мокрые. В нижней части верхнего настила нар свисала густая давняя плесень.
Вся постройка камеры — мощная и надежная. Почти всю площадь занимают широкие, массивные, окованные железом нары.
Напротив двери — узенький проход к противоположной стене, где вверху, под самым потолком, — маленькое окошечко. На окне двойная решетка и плотный намордник, затянутый плотной проволочной сеткой. Верх намордника выходит под навес шиферной крыши так, что ни свет, ни свежий воздух в камеру не попадают. Двери — двойные. Одни — внешние — из толстых досок, с обеих сторон окованных оцинкованным железом, другие же — внутренние — частая массивная решетка. Пол — сплошной неровный бетон.
Мы сняли обувь и, положив под головы кирзовые ботинки, легли спать. Но, несмотря на чрезмерное переутомление, сон нас не брал. Я поднялся и начал ходить по мокрому бетону. Стригин остался на нарах. Наконец Недоростков подал первые признаки жизни. Он зашевелил руками, которые лежали у него на груди, как у мертвеца, и начал что-то неразборчиво бормотать.
— Володя, тебе чего?
— А ты поставь мне самовар, — ответил он уже более разборчиво и таким тоном, словно обращался к кому-то из своих близких.
— Володенька, что ты говоришь? Ты знаешь, где находишься?
— Знаю.
— Где?
— Дома, — ответил он и снова затих.
Неожиданно в двери открылась кормушка, и в ней появилось молодое и очень приветливое женское лицо.
— Вам нужна медицинская помощь? — ласково спросило «лицо».
— Нет, — отвечаем. — Один, правда есть, лежит в беспамятстве, но как вы ему поможете? — Его здорово избили.
«Лицо» поникло.
— Он только что просил чаю, — добавили мы. «Лицо» осмотрелось и прошептало:
— Сегодня вам ничем не помогу, но завтра принесу из дому сахар, здесь вскипячу воду и подам вам в камеру. Заварить настоящий чай не смогу, — запах выдаст меня. Кормушка захлопнулась.
— Вот это да! — удивились мы. — Тюремный врач это или ангел небесный? Это, наверное, какое то недоразумение!
— Да-а-а, — протянул Строгин, — она здесь долго не пробудет!
Назавтра мы уже напоили Недоросткова сладким кипятком. Недоростков начал связно разговаривать.
А примерно через полторы недели наша докторка исчезла. На ее место пришла врачиха из 4-й зоны, которой из-за ее низкого роста и несколько кубической формы, заключенные дали кличку: «Тумбочка». Эта врачиха была на своем месте и полностью оправдывала доверие администрации.
На прогулки нас выводили только на пятнадцать минут, и обязательно в наручниках.
Поначалу мы со Строгиным вовсе не выходили из камеры, опасаясь оставить без присмотра больного Недоросткова, к тому же не хотелось встречаться лицом к лицу со с нашими надзирателями. В камере мы чувствовали себя в большей безопасности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
