как по нему надо ходить, и, махнув рукой, скомандовал что-то вроде: «Вперед, шагом марш!»
Ответом было молчание, а потом раздались возгласы – да как, да почему мы должны… В ответ прозвучала команда «Ложись!», и оторопевшие партизаны прижались к тепленькому асфальту. Дав им возможность слегка отдохнуть, я скомандовал: «Встать!» Затем еще раз предложил прогуляться по азимуту. Вновь никакой реакции – и новое «Ложись!». Только после третьего захода до сахарских бойцов дошло, что от хождения по азимуту не отвертеться. Плохо было то, что по нему пришлось некоторое время топать и переводчику.
В 1976 году ПОЛИСАРИО провозгласил Западную Сахару Сахарской Арабской Демократической Республикой (ее еще называют «полунепризнанной»).
Тогда же из-за Западной Сахары между Алжиром и Марокко произошла небольшая война. Страны быстро помирились, и на обстановке в мире эта война никак не сказалась. Мы в Батне, читая новости с фронта, смеялись. Открываем алжирский официоз, газету «Аль-Муджахед», – там на первой странице фото: «подбитый марокканский танк», а танк-то наш родной Т-62. Еще одна новость – алжирские ПВО сбили марокканский истребитель, а он свой, советский – МиГ. Труженики зенитного факультета предлагали – понятно, в приватной обстановке – вызвать на соцсоревнование наших соотечественников в Марокко, работавших в королевских ВВС: кто больше собьет, кто быстрее улетит.
Сейчас поставки оружия и вашим и нашим особого удивления не вызывают. Взять хотя бы карабахский конфликт. Но в то время недоумение по поводу советской внешней политики встречалось. Наши военспецы порой спрашивали, так мы-то, то есть СССР, за кого – за тех или за этих?
Рассказывали, как некий генерал стращал служивших в Алжире спецов отправкой на алжиро-марокканскую границу. Это похоже на легенду, но ее поведал майор, в том совещании сам участвовавший. Впрочем, от наших генералов можно и не того ожидать.
Укрепление дисциплины среди алжирских военнослужащих было не самым главным. Куда важнее – неустанно поддерживать ее среди своих. Внешне это представлялось не столь сложным, поскольку жизнь и быт советского человека за рубежом везде и всюду определялись бесконечными запретами. Кто помнит, за границей «нашим» даже было запрещено по одному ходить по улице. Конкретно в Батне запрещалось:
– самостоятельно выезжать из города;
– посещать кинотеатр;
– ездить на такси;
– ходить поодиночке на базар;
– общаться с иностранцами (если это не соседи болгары);
– звонить с почты по телефону (в квартирах телефонов не было).
Все это нарушалось: «наши» ездили на электричке в соседние города, катались на такси, даже ходили в кино. Там крутили в основном среднего качества французские детективы. Как-то показали сирийский фильм «Эскадрилья героев», в котором сирийские чудо-летчики ворохами сшибали своих израильских противников.
Бывали в нашем гарнизоне и случаи непозволительного общения с иностранцами. Одна дама, жена прапорщика, стала неформально общаться с представителем «местной стороны». После тихого скандала ее вместе ненаблюдательным супругом выслали на родину. До этого несколько дней ее караулил, чтоб не сбежала, инженер-капитан (давно уже солидный полковник) Иван Крымов, считавшийся специалистом по женскому полу. Поставленную задачу он выполнил с блеском.
Самым частым нарушением норм поведения советского человека за рубежом, как легко догадаться, было употребление спиртных напитков. Пьянством это назвать было бы слишком, но трезвый образ жизни по возможности не соблюдался. Поначалу, как оно водится, выпивалось привезенное из дому, потом потреблялось дешевое местное вино (под названием «Солнцедар» оно продавалось и в Москве), потом наступал кризис. Водка в государственном магазине «галери» стоила дорого – кажется, больше сорока динаров. Между прочим, в этом самом «галери» я впервые в жизни увидел, купил и попробовал йогурт – родственник тех самых, которыми сегодня завалены все наши супермаркеты. Спирт на технике ПВО не применялся. Ходили слухи, что где-то наши коллеги варили брагу. Не пробовал. Во дни тягостных раздумий кто-то обратил внимание на стоявшую на шкафу банку со скорпионом. Его заспиртовал живший здесь до нас коллега. Поставили банку на стол, выудили зверя, вздохнули и… Так появилось выраженьице «пить под скорпиончика».
Неожиданно выручила аптека, куда я забрел за лекарством от простуды. Там на полке стояли пузырьки со спиртом. Расплатившись за таблетки, я попросил один пузырек, а потом важным тоном еще два.
– Мсье доктор? – спросил хозяин аптеки.
Тут меня осенило.
– Доктор, доктор, – ответил я. – Медицинский спирт мне всегда нужен под рукой.
Вскоре я стал в аптеке своим человеком.
Надо сказать, что «кому следует» за переводчиками приглядывали особо. Люди они молодые, к службе не приученные, мало ли о чем они там толкуют между собой, может, начальство критикуют или еще кого.
По решению парткома, к нам негласно приставили «наблюдателя», майора, который время от времени заходил как бы в гости. Заходил все чаще и чаще, а потом, приняв на грудь, признался, дескать, ребята, простите, я ведь заходил как засланный казачок, но, честное слово, рассказывал о вас только хорошее: едят макароны, и всё. Соглядатай стал нашим товарищем.
Старшим на нашем факультете был полковник Валентин Иванович Захаров. Между собой мы называли его «господин полковник». Интеллигентный москвич, Валентин Иванович не был люб главному начальству, любившему находить на нашем факультете всяческие недочеты. Господин полковник просил нас немедленно докладывать ему обо всех нарушениях, чтобы затем, выслушивая упреки, он мог отчитаться, «всё знаю, меры уже приняты». Он был прекрасным рассказчиком. Воевал. Однажды в разговоре обронил: «Ну какой я ветеран, воевал-то только с сорок четвертого…»
Помимо прочих недостатков переводчики еще умели читать на иностранных языках. И черт его знает, какие книги они покупали в двух батнинских книжных магазинах. Литература в большинстве своем была самая невинная, аполитичная. Все больше европейская классика. Из наших писателей – Толстой, Шолохов, Гоголь, Маяковский.
Но однажды завезли Солженицына.
Захожу в магазин, а мальчик-торговец шепчет. Именно шепчет: «А я видел, кто из ваших купил Солженицына», – и он кивнул на стоявшую на полке светлую книжку с картинкой на обложке. Я среагировал равнодушно: «Mа’alesh»[24]. Продавец отошел.
Очевидно, он поведал историю про эту покупку еще кому-то, потому что вопрос о том, кто что читает, стал обсуждаться в коллективе. Мой коллега со стажем в этой связи уместно припомнил слова одного военачальника, однажды произнесшего: «…эти переводчики, эти либералы и демократы, эти говнюки с амбициями дипломатов…» Ну очень созвучно речевкам нынешних федеральных телеканалов. Вот она преемственность идеологий.
В Батне контакты между переводчиками и старшими офицерами были в основном доброжелательными. Конечно, кое-кто воспринимал нас как «обслуживающий персонал», но то были исключения. На офицерском собрании оскорбленный арабист Саша Толстобров, заявил, что: «Вы (то есть преподаватели. – А. М.) считаете себя патрициями, а нас гладиаторами». Сказано было красиво. Правда, потом, один гладиатор-переводчик, слегка поддал со своим патрицием.
Прошел быстро подтвердившийся слух, что в комнатах у переводчиков будут производить обыск. Все это произошло вскоре после нашего приезда, и я, еще не вжившись в гарнизонную жизнь, на работе в «учительской», так чтобы все слышали, огласил: «Того, кто придет обыскивать, вышвырну».
Спустя два дня в наше общежитие пришли. Шаги по коридору, стук в двери. Доходят до моего жилища. Стучат. А у меня весь стол завален зарубежной литературой на арабском языке. На самом видном месте с подозрительным названием труд французского классика-исламоведа Максима Родинсона «Капитализм и ислам».
Заходят.
– Ну? – спрашиваю.
– Вам можно, можно, – отвечают и мягко выходят.
Что мне можно, я не переспросил.
Кто тот «негодяй», который дерзнул купить в Батне будущего постсоветского официального русского классика, я так никогда не узнал. Напечатанный микроскопическим буквами «Раковый корпус» Солженицына, провезенный контрабандой из Парижа, я прочел задолго до Батны.
Нарушения правил поведения иногда провоцировала и «местная сторона». В жандармском городке дома алжирских служителей порядка и дом советских специалистов стояли окно в окно. Некоторые жандармы, следуя исламской полигамии, имели по две, а отдельные индивидуумы даже
