пор мы никогда не говорили об этом. Она заставила меня поклясться, что я никому больше не расскажу.
Но прошло некоторое время, и Юнхи сама начала рассказывать эту историю другим девочкам в школе. Только в последующих пересказах детали изменились. Теперь он был не просто Минхо, приятель ее двоюродного брата, а Минхо Оппа – она использовала корейское ласковое обращение, предназначенное для старших братьев или бойфрендов. Тем летом Минхо Оппа покупал ей мороженое почти каждую неделю, и они впервые поцеловались на улице, на тенистой скамейке в парке. Он сказал ей, что любит ее, и подарил ей кулон – на этом этапе истории она всегда демонстрировала подвеску в форме звезды, которая свисала с ее шеи, уютно устроившись между впадинами ключиц. Я точно знала, что этот кулон купила ей тетя и что он – дешевая безделушка с одного из уличных рынков Сеула, но теперь, когда он являлся подарком от Минхо Оппы, он как будто засиял ярче, словно был сделан из чистого серебра, а не из никеля.
Девочки в школе вздыхали.
– Вау, поверить не могу, что ты поехала в Корею и закрутила летний роман с парнем старше тебя, – ахала Валери Парк. – Единственные люди, которых я вижу, когда уезжаю на каникулы – это мои бабушка с дедушкой.
Юнхи улыбалась, откидывая волосы назад, чтобы все остальные могли увидеть кулон.
– Он такой милый, – говорила она. – Подумывает о переезде сюда, чтобы мы могли быть вместе.
Я могла бы спросить Юнхи, почему она лжет, почему выдумывает историю о Минхо Оппе, которого никогда не существовало. Но к тому времени я уже знала, что это был способ Юнхи превращать суровую реальность во что-то более красивое, мягкое, понятное. И чем больше она рассказывала эту историю, тем больше верила в нее, пока постепенно в нее едва не поверила и я.
Я балуюсь с телефоном, пока пью. Я натыкаюсь на приложение «Европа», но не открываю его. Надо бы его удалить, как советовала мне Рэйчел, чтобы я не могла больше связаться с Тэ. У меня кружится голова от этой мысли, и на долю секунды я полна решимости так и поступить. Однако вместо того, чтобы нажать на крестик, я заказываю еще один напиток.
Я допиваю третью «Маргариту», когда вдруг слышу, как кто-то зовет меня по имени, вытаскивая из ступора. Я поднимаю взгляд на неоновые кактусовые часы, сообщающие мне, что уже восемь. Я торчу здесь и пью в одиночестве уже два часа.
Я поворачиваюсь и вижу Юнхи, стоящую возле моего столика, на ней платье в угольно-черную клетку. Если бы я надела такое, то выглядела бы старой и скучной, но на ней оно смотрится шикарно и свежо.
– Не возражаешь, если я подсяду?
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, когда она опускается на сиденье напротив меня. Ее волосы развеваются, обрамляя лицо, и наполняют воздух между нами ароматом фрезии.
– У меня было предчувствие, что я найду тебя здесь, – сказала она. – Я жду, когда Джеймс заедет за мной.
Ее ногти – идеальные овалы мятного цвета на поверхности стола. Они поблескивают в тусклом свете бара. Кто-то начинает играть старую попсовую песню с тяжелыми басами, своего рода гимн танцпола, который больше подходит для занятий на велотренажерах или для дискотеки в клубе, чем для «Хэтти». Певец лает в такт, как тюлень, повторяя слова припева снова и снова, пока они не сливаются в полную бессмыслицу.
– Помнишь, как мы собирались на тусовки под эту песню? – улыбается Юнхи. – Ты всегда ее ненавидела.
– Неужели? – отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал столь же легко и непринужденно, как у нее. Я пытаюсь вспомнить, какой была в колледже, но список моих тогдашних симпатий и антипатий теперь мне так же незнаком, как если бы они принадлежали совершенно другому человеку. – Я помню только, что тебе всегда требовалась целая вечность на подготовку. Чтобы ты вышла вовремя, приходилось врать, что вечеринка начнется на час раньше.
Во время учебы в Ратгерском университете мы с Юнхи жили с еще одной девушкой, которую почти не видели, поскольку осенью первого же курса у нее появился парень. Мы обосновались далеко от центра кампуса, но при этом достаточно близко к студенческим общежитиям, куда ходили на вечеринки – на каблуках, которые зимой скользили по тротуарам, из-за чего мы хватались друг за друга для устойчивости и визжали, когда ветер раздувал наши юбки. Выпитых шотов было недостаточно, чтобы согреть нас.
Юнхи смеется.
– Некоторые вещи не меняются, – говорит она. – Это сводит Джеймса с ума. – Она заказывает джин с тоником, делает глоток и корчит гримасу. – Боже, я и забыла, каким крепким его здесь делают.
Мы наблюдаем, как тает лед в ее напитке, пока она придумывает, что сказать дальше.
– Как у тебя дела? – наконец выдавливает она. – Знаю, в последние дни у нас было не особенно много возможностей поболтать. Просто я была так занята свадебными делами. Ну, ты знаешь.
Я не могу понять, можно ли это считать за неудачную попытку принести извинения.
– Справляюсь, – отвечаю я. – Полагаю, меня еще не уволили.
Юнхи вздыхает.
– И не говори. Весь отдел сейчас в крайне напряженной ситуации. На нас сильно давят тем, что мы должны привлекать новые инвестиции.
– Думаю, продажа Долорес решит эту проблему, – замечаю я.
– Так и будет, – говорит она приятным голосом, избегая встречаться со мной взглядом.
– Что происходит, Юнхи?
Она играется с бумажным подстаканником, медленно разрывая его на кусочки, и мне хочется крикнуть ей, чтобы она прекратила. Начинает звучать новая песня, попса про то, как классно поздно просыпаться воскресным утром и печь банановые блинчики. Про все самые отборные глупости, о которых только можно спеть.
– Не знаю, зачем ты утруждала себя поиском меня, если даже не хочешь рассказать побольше о своей свадьбе.
Она пристально смотрит на меня и делает еще один глоток, прежде чем ответить.
– Сегодня я пригласила тебя на ланч, – наконец произносит она. – Ты не ответила, и я решила, что ты меня игнорируешь. Не знаю, наверное, мне захотелось попытаться найти тебя. Поговорить.
– О чем ты хочешь поговорить? – уточняю я максимально спокойным голосом.
Она берет мои ладони в свои, до моего носа доносится прохладный лавандовый аромат ее лосьона для рук.
– Я беспокоюсь о тебе.
Я стряхиваю ее руки и нащупываю в кармане бумажник.
– Подожди, – говорит она. – Не уходи. Я не это имела в виду.
– Побеспокойся о себе, – огрызаюсь я.
Ее идеально выщипанные брови выгибаются дугой, она выглядит обиженной. Но вслух она произносит:
– Дай мне знать, если когда-нибудь захочешь все обсудить, как взрослые люди.
В конце концов, именно она встает первой, оставляя стакан с недопитым коктейлем.
Я выхожу из «Хэтти» в десять, брожу по парковке и пытаюсь вспомнить, где я оставила свою машину. Мой
