И как им было не прояснеть? В комнату будто влетел свежий ветерок или заглянуло утреннее солнце. Дарья Александровна, раскрасневшаяся от быстрой езды или, быть может, волнения, так и искрилась радостным оживлением.
— Господа, — сказала она, как только закончились взаимные представления, — я сегодня так счастлива! Нынче семнадцатое число, день моего рождения, мои именины. Я решила устроить себе праздник!
— Что ж вы не предупредили? — закричал я. — Мне было бы так приятно сделать вам подарок!
— Нет, получать подарки или цветы это скучно. Я придумала кое-что получше. — Она таинственно улыбнулась. — Я сама сегодня дарю подарки. Всем своим друзьям. А поскольку, Григорий Федорович, мы с вами друзья, не так ли? — (Я лишь закатил глаза, не найдя слов, достаточно выразительных, чтоб передать, до какой степени мы дружны.) — …То и те, с кем вы водитесь, мне тоже друзья. Я позволила себе, господа, всем вам привезти подарки.
Мы все несколько растерялись. Даша же подошла к окну, махнула рукой. Через минуту седой унтер внес в горницу большую и, кажется, довольно тяжелую корзину с крышкой.
На лицах моих друзей (как, верно, и на моем) появилось то детское выражение ожидания и готовности разочароваться, какое возникает даже у немолодых, битых жизнью людей в ожидании подарка.
С видом волшебницы иль нынешнего деда Мороза (о котором в те годы, кажется, еще не слыхивали), Дарья Александровна запустила руку под крышку.
— Это, Платон Платонович, вам.
И достала прямоугольный сверток в пестрой обертке с золотыми наклейками.
— «Гавана»? Настоящая?! — У капитана изо рта выпала вечная палочка. — Боже мой! Но откуда? Они ведь запрещены к продаже!
Он не мог поверить своему счастью — и мял сигары, и нюхал. Даже позабыл сказать «спасибо».
— Да, это из конфискованной контрабанды. Жандармский офицер, помощник отца, принес по моей просьбе… А это, Прохор Антонович, вам. Сорваны на вершине Каратау на рассвете. Я посылала самого исполнительного из наших лакеев.
Она передала доктору заткнутую пробкой склянку, в которой лежало несколько невзрачных белых цветков.
— Акчой?! — пролепетал потрясенный Кюхенхельфер. — Да еще с капельками росы?! Не может быть! Вы колдунья!
Я с трепетом ждал, какой дар достанется мне. Будет он свидетельством всего лишь дружбы или, быть может, чего-то большего?
В руках Дарьи Александровны оказался позвякивающий чем-то металлическим сверток в шелковом чехле.
— Это дагестанской работы кольчуга. Очень легкая.
Я взял рубаху переливчато-мерцающего сплетения, действительно оказавшуюся не тяжелее куртки из толстой шерсти. В горле у меня встал ком, когда она продолжила:
— Отец сказал, что вы горячи и честолюбивы. Что в грядущем походе наверняка полезете в самое пекло. Я не прошу вас, Григорий Федорович, поберечься — знаю, что бесполезно. Но, умоляю, по крайней мере наденьте этот доспех. Я ничего в подобных вещах не смыслю, но мне сказали, что при невероятной легкости он как-то необычайно прочен. Убережет не только от шашки, но и от пули.
От окна подошел заинтересовавшийся Галбаций, пощупал кольчугу и сказал что-то по тону вроде бы одобрительное, но потом покривился и сплюнул.
— Что он? — затревожилась Даша. — Иль меня обманули и вещь нехороша?
— Он говорит, что это настоящая джугурта, — перевел Никитин. — У самого Хаджи-Мурата такая же. А плюнул, потому что ненавидит ХаджиМурата.
— А-а…
Дарительница успокоилась, я же в тот миг боялся только одного — что от переполняющих меня чувств могу разрыдаться. Она тревожится обо мне! Она говорила с отцом, и тот аттестовал меня храбрецом! Это ль не счастье?
— Мое сердце будет защищено от вражеской стали, но не от иной опасности… — тихо сказал я, наконец придумав фразу, показавшуюся мне очень ловкой.
Но Даша не услышала. Она со смущением и волнением глядела на Никитина.
— Я знала, что такому человеку, как вы, угодить подарком трудно. Но, надеюсь, этот придется вам по душе…
Не из корзины, а из выреза платья она достала узкий конверт, должно быть сохранивший тепло ее тела.
— Пользуясь привилегией дочери командующего, я прошу здешнего почтмейстера вскрывать при мне мешок с почтой — люблю находить там письма от своих петербургских друзей. И вот сегодня увидела там письмо, адресованное вам. Если б я его не выудила, оно ушло бы в форт Заноза…
Взглянув на мелкий, красивый почерк, которым был написан адрес, Олег Львович изменился в лице. Молча он взял конверт, быстро разрезал его и отложил, а с листком отошел в сторону.
Мне стало любопытно, кто это ему пишет. Из-за кого позабыл он всегдашнюю свою вежливость? Конверт лег на стол так, что, скосив глаза, я мог прочесть имя и адрес отправителя: «Г-жа А. С. Незнамова, дом купца Зоона в Чистом переулке что в Арбатской части». Женщина? Интересно…
— Вы в самом деле колдунья? — Доктор пытливо, будто невиданное растение, разглядывал Дарью Александровну. — Откуда вы догадались, что именно нужно дарить людям, которых вы не знали?
Она бросила на меня смеющийся взгляд, я с невозмутимым видом молчал. Давеча, расспрашивая меня о Никитине и его приятелях, она узнала и про сигары, и про цветок акчой, и про то, что Олег Львович никаких особенных пристрастий не имеет. Однако выдавать Дашу я не собирался.
— Все женщины в той или иной степени колдуньи, — ответила она. — Но я не закончила. Остался еще один ваш друг.
И повернулась к горцу. Тот, полюбовавшись кольчугой, вновь сел на подоконник и перестал обращать внимание на происходящее в комнате.
— Вы желаете одарить Галбация? — недоверчиво спросил Никитин. Он уже прочитал письмо и складывал его, чтоб спрятать в карман. — Да чем же? Оружия из женских рук он не примет, а более его ничем не обрадуешь.
— Это мы сейчас узнаем… Признаюсь честно — я расспросила Григория Федоровича о каждом из вас…
— Ну то-то же. Колдовства не бывает, — удовлетворенно вставил доктор.
— …В том числе и о кунаке Олега Львовича. Задача была трудная. Может быть, я и ошиблась, когда решила, что такому человеку надобно дарить нечто вроде этого…
Абрек понял или догадался, что говорят о нем. Повернувшись, он настороженно, даже брезгливо глядел на светловолосую гяурку, которой от него было что-то нужно. Я испугался, не сделает ли он грубости, и шагнул вперед. Наклонившись над корзиной, Даша вынула оттуда маленького котенка, совершенно белого и очень пушистого. Он сладко спал.
— Вот. — Барышня протянула кавказцу зверька. — Сайигат.
Последнее слово по-туземному означало подарок. Дарья Александровна, наверное, выучила его специально.
Никогда еще не видал я Галбация таким ошеломленным. Я не думал, что это дикое лицо вообще способно выражать что-то кроме свирепой неприязни или угрюмой погруженности в себя.
Я думал, он не возьмет котенка. Вначале аварец и в самом деле отшатнулся. Но тут пробудившийся ангелочек очаровательно зевнул, потянулся. Даша приложила его к груди абрека, и котенок будто прилип к черкеске, вцепившись в нее коготками. Галбаций подхватил его своей огромной ладонью, пробурчал что-то гортанное и чуть не бегом кинулся вон из комнаты.
— Башку оттяпает, — предположил доктор. — Или утопит. Держу пари!
— Не думаю. — Никитин выглядел озадаченным. — Но со своей невезучестью биться об заклад не стану. Пойду-ка посмотрю. — И тоже вышел.
Даша побледнела.
— Неужто он может…? Боже, что я натворила!
С минуту мы все молчали, потом вернулся Олег Львович, обескураженный еще больше прежнего.
— Представьте, мой Галбаций посадил котенка на руку, смотрит на него и осторожно гладит! Это невообразимо! С ума он что ли сошел?
— Сударыня, — чуть ли не впервые за все время разомкнул уста Иноземцов. — Как вы догадались, что этому суровому человеку следует подарить «нечто вроде этого»?
— Каждому нужно дарить то, чего ему больше всего не хватает, — ответила она не совсем понятно. — До свидания, господа. Мне нужно развезти остальные подарки.
Она одарила каждого улыбкой, причем я заметил, что все они были особенные, но особенные по-разному. Мне досталась нежная, моряку ласковая, доктору веселая, Никитину печальная.
Сам Базиль Стольников, если б желал кого-то очаровать, не сумел бы произвести такой эффект. И как точно Даша рассчитала правильный момент для ухода — на высшей точке всеобщего восхищения.
«Она чудо, — думал я. — Ей покоряется всё!»
Ну-ка, что вы скажете о моей избраннице, умные люди? С этой мыслью я горделиво осмотрел своих товарищей.
Олег Львович задумчиво сказал:
— Удивительное для молоденькой девушки чутье на людей. Мадемуазель Фигнер обещается со временем вырасти во вполне незаурядную женщину. Если только страстность натуры не собьет ее с пути…
