В течение следующих двух дней я делаю все, что в моих силах, чтобы возобновить разговор. И внешне он вроде бы даже не против. Однако внутри его что-то не желает разговора, и никакими подмигиваниями и упоминаниями — ни о Тампле, ни об «Афинском мудреце» — мне не удается вновь вызвать его на откровенность. Максимум, что я из него вытягиваю, — это обещание, весьма туманное, «однажды сводить меня в архивы».
Где находятся эти архивы, что содержат… узнать не представляется возможным, невзирая ни на какие мои усилия. Все выходные я надеюсь, что тучи разойдутся. Наступает понедельник, но мои усилия по-прежнему бесплодны. Меня ждет обычная рутина. Я выхожу из дому в то же время, что и всегда: девять пятнадцать. И путь мой, по обыкновению, лежит в Медицинскую школу. Но одно различие все же есть: не успеваю я отдалиться от дома на двадцать шагов, как рядом тормозит фиакр. Из него показывается жандарм.
— Доктор Карпантье?
— Да?
— Вас требуют.
Кто именно требует, он не сообщает. Да и нет такой необходимости. Я сажусь в экипаж, жандарм кричит кучеру:
— Улица Святой Анны, дом шесть.
Моя инициация в Sûreté[12] (для посвященных — «Шестой номер») начинается с заднего двора. Жандарм проводит меня в выложенную мраморной плиткой прихожую, где небрежно нажимает на обшитую кожей настенную панель. Панель отодвигается, открывая взору винтовую лестницу. На втором этаже такая же панель ведет в длинный, плохо освещенный коридор.
Мы идем по коридору, я незаметно заглядываю в растворенные двери кабинетов, и меня охватывает липкий страх. Кто они, эти люди, с их красными руками, в грубых синих штанах и кое-как залатанных рубахах? Куда смотрят жандармы?
Проходит добрых полминуты, прежде чем я осознаю — и можете себе представить, какими ощущениями в желудке сопровождается мое осознание, — что это и есть жандармы.
Непрошеные, в памяти возникают слова Рейтуза: «Те, кто призван защищать закон, теперь уже ничем не отличаются от тех, кто его попирает».
Что ж, парижанину в этот ранний период Реставрации и в самом деле нелегко привыкнуть к мысли — идее Видока, — что для того, чтобы ловить преступников, требуются люди, которые выглядят, думают и поступают подобно преступникам.
Офицерам Brigade de Sûreté[13] недостает мундиров, но прошлого у них хоть отбавляй.
К примеру, Обэ — вот этот, в желтой шапке. В свое время — знаменитый специалист по подделке документов, специализировался на королевских указах и папских энцикликах. Не было такой подписи, которую он не мог бы скопировать. Или вон тот детина в женской блузе, Фуше. В тюрьму впервые попал в шестнадцать лет за вооруженное ограбление. Единственный, кто производит добропорядочное впечатление, это Ронкетти — он еще не снял костюм, в котором «работал» накануне. Жулик высшей категории. Одно время с успехом выдавал себя за герцога Моденского. Даже итальянская любовница и чернокожий слуга ничего не заметили.
А в кабинете без таблички, в самом конце коридора, обитает Коко-Лакур. Вырос в борделе. Образование получил в тюрьме. Любитель втюхивать проституткам выловленные из Сены безделушки. Ныне — личный секретарь Видока.
— Доктор Карпантье? — У Коко-Лакура не хватает доброй трети зубов, но улыбается он так, словно во рту у него бриллианты. — Шеф вас скоро примет. Кофе?
— Веди его сюда!
Сей трубный глас доносится из смежной комнаты. Коко-Лакур невозмутимо отворяет дверь.
— Будьте любезны следовать за мной, доктор.
Кабинет столь элегантен, что я не сразу верю своим глазам. Книжные полки, гравюры в рамках, камин черного мрамора со сверкающими медными часами на облицовке, белые перчатки на столике красного дерева. А в черном кожаном кресле, за массивным столом — сам Видок: столь же массивный и элегантный, с желтыми тюльпанами в петлице, он производит незабываемое впечатление. Перед ним на столе — сегодняшний номер «Индепендент». Газета открыта на странице театральных премьер.
— Присаживайтесь, Эктор.
И та крохотная часть меня, которая заигрывала с идеей умолчать о новостях, немедленно сдает позиции. Поскольку, введя меня столь решительно в свое официальное окружение, Видок словно бы причислил меня к масонской ложе, членами которой были Ронкетти, Обэ, Фуше и Коко-Лакур. Теперь я тоже его человек.
И в такой ситуации для меня более чем естественным становится рассказать ему все, что я узнал от Папаши Время, а для него — выслушать это с видом духовника на исповеди, положив подбородок на сплетенные пальцы и время от времени отпуская краткие реплики по поводу той или иной детали. Когда я заканчиваю, он запрокидывает голову, словно бы заливая в глотку мою историю.
— Что ж, очень интересно, Эктор. Бьюсь об заклад, вы и не мечтали о таком выдающемся папеньке. А мой вот был булочником. А по призванию — скотиной. Лупил меня при каждом удобном случае почем зря. Но если по правде, — добавляет он, — то я при каждом удобном случае таскал у него деньги. Так что, по справедливости, мы квиты.
Он крякает. Его серые глаза становятся синими, как полуденное небо.
— Рассказать вам, чем я занимался, Эктор?
— Если хотите, — слабым голосом отвечаю я.
— Ах, вы так добры. — Расправляя плечи, он поворачивается к окну, в котором, словно в раме, виднеется церковь Сен-Шапель: вызолоченная солнцем, безупречная в своей красоте. — Вы ведь хорошо запомнили предсмертные слова месье Леблана?
— «Он здесь».
— Именно. «Он… здесь». С тем, кто такой «он», мы хотя бы начали разбираться, но вот что означает «здесь»? Казалось бы, такое простое слово, а пытаешься схватить его смысл, и он сразу же ускользает. Значит ли оно — «на той самой улице, на которой Леблан умер»? Вряд ли. А может, его следует истолковывать как «в Париже»? Признаюсь, так я вначале и подумал. Только самозванец-идиот станет укрываться в отдаленной деревушке. Умный человек поймет, что нигде не спрячешься надежней, чем здесь. Уж кому знать это, как не мне? Но тут я решил подойти к ситуации с позиций… глубоко преданного короне месье Леблана. И проклятое слово опять стало вертеться! Потому что для человека, подобного Леблану, который полжизни провел в ожидании возвращения Людовика Семнадцатого, это слово могло означать просто-напросто, — он делает выразительный жест руками, — Францию. Родную страну. В слезах ожидающую своего спасителя. Следите за моей мыслью?
— Конечно.
— И в этом случае если «здесь» означает «в пределах национальных границ», то полагаю, поле наших розысков существенно расширяется. Но кто знает, Эктор, возможно, Бог потому бросает нам эту кость, что считает нас добрыми христианами? Кем бы ни был человек, с которым имел дело покойный месье Леблан, — Видок хитро подмигивает, — он все еще не знает, что несчастный умер.
— Но ведь в газетах сообщают о таких вещах.
— Ах, я напомнил кое-кому о кое-каких услугах. Это называется свободный рынок. Пара операций — и вуаля! — в колонке местных новостей полная тишина. И заупокойной службы тоже не было. Тело по-прежнему там, где мы с вами его оставили. Не считая нас и баронессы, о смерти Леблана знают лишь его кредиторы, а они вряд ли станут поднимать шум. Побоятся за свои репутации. — Улыбаясь, он довольно складывает руки на животе. — Может, вы догадаетесь, почему я отказываю месье Леблану в подобающих христианских ритуалах?
— Чтобы посмотреть, не будет ли предпринята еще одна попытка вступить с ним в контакт?
— Очко в вашу пользу! — громогласно восклицает он. — Но что с вами, Эктор? Мой друг, вы неважно выглядите.
— Я не… не очень хорошо себя…
— И не спорьте со мной! Такое состояние лечится только одним способом. Переменой воздуха.
— Переменой?..
— Климата, вы абсолютно правы. Всего на пару дней, после которых вы вернетесь к своим занятиям.
— Прошу вас, я не… я понятия не имею, о чем вы.
Улыбаясь, он взмахивает руками, как дирижер:
— Эктор, мы отправляемся в путешествие!
Глава 17
СЛУЧАЙ С БЕЗГОЛОВОЙ ЖЕНЩИНОЙ
Еще прежде я принял решение не спрашивать Видока, куда мы идем. И поскольку я человек слова (более или менее), то могу сказать лишь:
— Откуда вы знаете, куда ехать?
Он возвращает меня обратно, на начальные стадии расследования. С момента смерти Кретьена Леблана прошло всего три дня. Квартиру покойного обыскали, сантиметр за сантиметром, на предмет следов переписки с неизвестными лицами. Найдены были лишь блюдце, волан для игры в бадминтон, желтая перчатка без пары и программка из Ботанического сада — все покрыто толстым слоем пыли. День за днем офицеры бригады безопасности просматривали почту Леблана, вскрывая все конверты, однако приходили лишь неоплаченные счета.
