– Брешешь! – закричал Семен, вскакивая. – Брешешь, шкура! Я из могилы выроюсь за свое счастье и костями буду душить вас, гадов!
Тут во второй раз проиграл на селе военный рожок.
– Мало твоего остается, Котко, мало. Может быть, и до десяти минут не хватит. Попрощаемся лучше навеки, как нам господь наш Исус Христос советует, ничего не имея друг на друга. Один раз ты меня уважил…
– Вот тогда я был главный дурак, когда уважил.
– Другой раз я тебя уважил. Третий раз опять ты меня уважил…
– И опять был дурак.
– Теперь я тебя в последний раз уважу. Закури, Котко, чтоб дома не журились.
Ткаченко вынул серебряный портсигар, достал из него папиросу и протянул ее к лицу Семена, желая вложить в рот. Но Семен резко отвел голову.
– Не треба! – крикнул Семен. – А за все твои слова, шкура, плюю в твои поганые очи.
И Котко плюнул в лицо Ткаченки.
Ткаченко отвернулся, вытерся носовым платком и ударил Семена нагайкой наотмашь поперек лица.
Глава XXX
Зиновий Петрович
Фрося скакала через степь, не останавливаясь.
Она изо всех сил колотила пятками лошадь, надеясь как можно скорее доскакать до отряда и выпросить помощь. Но не отъехала она от села и пятнадцати верст, как по степи показались огни.
На всем скаку трофейный конь внес ее в лагерь. Вокруг горели походные костры. Стояли пушки, не снятые с передков. Конь радостно заржал и остановился. Девочку окружили люди.
При свете костров многие лица показались Фросе знакомыми. Один отчетливо напоминал ей наблюдателя, с которым она разговаривала утром на опушке лесочка; другой был вылитый командир отряда; две бабы с детьми на руках и черные овцы со связанными ногами в повозке стояли перед глазами, как сон, приснившийся во второй раз.
Фрося сползла с лошади, пробормотала: «У вас тут нигде нема водички напиться?» – легла на землю и в тот же миг заснула.
Это был действительно тот самый повстанческий отряд. Через час после отъезда Семена прискакал наконец разведчик, привезший в шапке приказ губернского ревкома выступать. Отряд немедленно выступил и только что соединился с подоспевшей батареей.
Командир взглянул на обрубленные постромки, крякнул, подхватил спящую девочку под мышки и положил на подводу с бабами и овцами. Затем кинул на свои командирские плечи бурку и поднял отряд.
Отряд двигался медленно и осторожно. На рассвете он остановился в балке, верстах в семи от села. За одну эту ночь отряд увеличился втрое. Сельчане со всех сторон выходили в степь ему навстречу с конями и оружием и надевали поперек шапок червонные ленты. Теперь в отряде уже было не меньше как пятьсот бойцов, не считая батарейцев.
Разведка, высланная вперед, побывала в селе и к полудню вернулась. Она донесла, что Семен и Микола сидят, запертые в клембовском сарае, и ждут немецкого полевого суда.
Одну сотню командир поставил на правый фланг и одну сотню – на левый. Одну сотню послал в глубокий обход и приказал появиться у злыдней с тыла. Нового командира батареи попросил быть настолько ласковым поставить свои пукалки возможно ближе и крыть по злыдням так, чтоб из них душа наружу. Себе же взял остальное, с тем чтобы со всеми бричками, пулеметами, бабами и кухнями ворваться в село с фронта.
В третий раз на селе проиграл рожок.
И вдруг с колокольни раздался набат. Кто-то с поспешным отчаянием колотил в церковный колокол.
Ткаченко прислушался.
В это время низко над сараем со свистом пронесся снаряд и в тот же миг посредине двора разорвался. Ухо артиллериста не могло ошибиться: била русская трехдюймовая пушка. Второй снаряд попал в скирду. Из нее повалил густой опаловый дымок. Протяжный вой сотни голосов долетел из села. Его прострочила короткая очередь пулемета. Третий снаряд пролетел над сараем и ударил в клембовскую крышу. Ткаченко согнулся и бросился вон.
Послышалась торопливая немецкая кавалерийская команда. Немецкий эскадрон рысью выезжал со двора.
От горящей скирды несло жаром. Семен и Микола переглянулись и осторожно вышли из сарая. Часовых не было. Двор был пуст. Набат не переставал ни на минуту.
Едва ударило первое орудие и над степью резнул первый снаряд, как с правого фланга и с левого, с тыла и с фронта, со всех четырех сторон, с воем и свистом посыпались в село партизанские сотни.
И впереди всех, сидя боком на бричке, с раздутыми усами и в железных очках, въехал в село командир Зиновий Петрович, по-хозяйски закутанный от пыли в бурку.
Соединенный гайдамацко-немецкий отряд отступил в панике. Комендантские экипажи насилу выскочили из села, увозя немецкий суд, а вместе с ним и ротмистра Клембовского.
А церковный колокол продолжал звонить и звонить без устали, точно в него с нечеловеческой силой и упрямством колотил внезапно сошедший с ума пономарь. Две женские фигуры метались на колокольне. Одна – высокая, костлявая старуха в лохмотьях и с торбой на спине; другая – молодая, вся в монистах и лентах, с развевающейся за плечами серпянкой.
Это были мать Семена и Софья. Взявшись за руки, они без передышки, как заводные, раскачивали язык колокола, крича во весь голос одно и то же:
– Ратуйте, люди! Ратуйте, люди! Ратуйте!
Их силой оторвали от веревки и стащили вниз.
Первые же хлопцы, на бричке с пулеметом вскочившие в клембовский двор, развязали Семена и Миколу. Они подхватили на бричку своих пропавших товарищей, которых и не чаяли видеть живыми, и поскакали к церкви, где Зиновий Петрович тем часом уже разбил ставку и занимался своим любимым делом – принимал пленных и трофеи.
– Ну что, герой, отвоевал свою долю? – спросил Зиновий Петрович, глядя строго поверх очков на Семена.
Но ничего не успел ответить Семен своему командиру по той причине, что как раз в самую эту минуту увидел свою мать и Софью, пробивавшихся к нему сквозь толпу. Они подошли и остановились близко, рассматривая его с ужасом, как привидение.
– Ой, Семен, – бормотала Софья, крутя и выворачивая на груди руки, – ой, Семен, любый мой, целый, не убитый…
Она рванулась к нему, но Семен, покосившись на командира, строго натужил скулы и сказал:
– Та подожди ты, ради бога, Соня. Видишь – я как раз с командиром разговариваю. Стань пока рядом с мамою. Эти бабы! Через них только одна паника, и ничего больше.
В этот миг народ подался на стороны, и пять хлопцев поставили перед командиром прапорщика Ткаченко, только что захваченного в степи.
– Це что такое за диво? – сказал командир, с ног до головы оглядывая Ткаченко. – А ну, человече, поворотись трошки, покажись людям, – может, они тебя узнают и щось про тебя хорошее скажут. Чтоб мы знали, куда тебя отсюда отправлять – направо или налево.
– Свободно может не повертаться, – сказал Семен. – Мы с этой шкурой добре знакомы. Не один раз бачились. Совсем недавно, может час назад, в том смертном клембовском сарае он со мной разговаривал. Ще зарубка на морде держится.
– На твою совесть, – сказал Зиновий Петрович. – Как скажешь, так и сделаем. Направо или налево?
– Налево, – сказал Семен.
Услышал эти слова Ткаченко, упал на колени. Но хлопцы подхватили его под руки и поставили.
– Налево, – сказал Зиновий Петрович.
Ткаченко увели за церковь.
Софья закрыла глаза руками и отвернулась. За церковью ударил выстрел.
– Теперь так, – сказал Зиновий Петрович своему штабу, – война наша ще далеко не кончена, а лишь начинается. Думаю я, пока немцы не очухались, очистить село и прямым ходом рвать под станцию Кодыму, сделать им на железной дороге неприятность, чтобы до ихней Германии не доехало наше украинское жито. А ты, Семен, пока наша артиллерия меняет позицию, бежи и явись в распоряжение батарейного командира, а то он там горько плачет без хороших наводчиков. Стой. Ще не все. Два слова за твоих баб. Они могут седать на подводу и находиться при обозе второго разряда, где у нас уже, слава тебе господи, есть теих отчаянных женщин боле, чем треба. Теперь сполняй.
Глава XXXI
Шел солдат с фронта…
Пушки стояли в степи за селом среди еще не вывезенных копиц жита.
Командир шагал по стерне с буссолью под мышкой, разбивая фронт батареи. Это был хромой человек в черных шароварах с красным кантом и в шведской куртке с бархатными артиллерийскими петлицами. Громадная русая борода казалась привязанной к коричневому от солнца лицу с белым пятном на том месте, которое закрывал козырек. Но в степи было жарко, и командир батареи держал фуражку в руке. В его белой, наголо обритой голове отражалось солнце.
При виде трехдюймовых пушек Семен подтянулся и по старой артиллерийской привычке подскочил к батарейному чертом:
– По приказанию товарища командира соединенного партизанского отряда явился в ваше распоряжение бомбардир-наводчик Котко.
Веселое изумление мелькнуло в юношески голубых глазах командира батареи.
– Очень приятно, Семен. В таком разе принимай свое третье орудие. Ставить прицел не разучился?
