Ланца и его товарищ вскочили на ноги и молча стояли в темноте, глядя друг на друга. Голос запел снова. Ланца вздрогнул, закрыл окно и включил свет.
Друзья переглянулись, оба были взволнованны и бледны. Ланца набрал номер посольства Италии. Дежурный ничего не знал.
– Это шутка, – сказал он, – дурной розыгрыш.
Ланца спросил, звонил ли в посольство посол Альфиери, который уже несколько дней был в Риме на заседании Большого Совета. Дежурный ответил, что посол звонил, как обычно, в пять, чтобы узнать здешние новости.
– Спасибо, – сказал Ланца и позвонил в Министерство пропаганды, но там сообщили, что Шеффера на месте нет. Он позвонил министру Шмидту – того тоже нет. Министру Брауму фон Штумму – нет. Два итальянских дипломата смотрели друг на друга. Нужны самые точные сведения, и поскорее. Если сообщение об аресте Муссолини правда, реакция немцев будет немедленной и жестокой. Нужно спрятаться в какое-то надежное место, чтобы избежать первых репрессий, всегда самых опасных. Ланца предложил укрыться в посольстве Испании или в швейцарской миссии. А если новость – фальшивка? Будет смеяться весь Берлин. Наконец друзья решили позвонить общей берлинской знакомой, Герде фон Х., имевшей много связей в дипломатических и нацистских кругах. Может, Герда что-нибудь посоветует, даст приют на несколько дней, на несколько часов до прояснения положения.
– Ах, дорогой Ланца, я как раз собиралась звонить вам. У меня здесь несколько очаровательных подруг, приезжайте, скажите вашему другу, пусть не ленится, мы недурно проведем вечер. Приезжайте сейчас же, я жду, – сказала Герда.
Машина Ланца стояла у подъезда, друзья скатились по лестнице, вскочили в машину и понеслись к дому Герды фон Х. Они летели на бешеной скорости, словно гестапо уже висело у них на хвосте.
Герда жила в берлинском West End[152]. Улицы здесь были темны и пустынны. В воздухе висел туман, зеленые кроны лип плыли по звездному небу, тысячи далеких городских шумов растворялись в синей мгле, как капля краски в стакане воды, и их легкие цветовые отзвуки застывали в прозрачной ткани тумана.
Герда фон Х. была босиком, в длинной, небесного цвета тунике с мягкими складками, похожими на каннелюры дорической колонны. Светлые волосы были приподняты на висках и собраны в узел на макушке, как у выходящей из моря Навсикаи. И правда, что-то связанное с морем было в ее движениях, широких и неторопливых, в походке, в манере при ходьбе поднимать колени, откидывать голову, будто она действительно шла вдоль берега моря. Герда фон Х. осталась верна классическим идеалам красоты, модным в Германии 30-х годов: будучи ученицей Куртиуса[153] в Бонне, она какое-то время посещала небольшой круг интеллектуалов и эстетов, приверженцев поэзии Стефана Георге. Казалось, она и теперь жила и дышала в условном пространстве поэзии Стефана Георге, где неоклассическая архитектура Винкельмана и декорации из 2-й части «Фауста» служили фоном для призрачных муз Гёльдерлина и Райнера Марии Рильке. В своем доме или, выражаясь архаичным языком Герды, храме она обычно принимала гостей, возлежа на куче подушек, в то время как несколько молодых особ располагались вокруг нее на коврах с высоким ворсом comme un bétail pensif sur le sable couché[154]. Улыбка блуждала на ее печальных губах и светилась в круглых, с горячим тяжелым взглядом глазах.
Герда фон Х. взяла Ланца под руку и легким шагом вошла с ним в салон, где сидели пять стройных прекрасных молодых дев с худыми лицами, освещенными твердым и ясным блеском голубых глаз. У них были ярко-алые губы с зеленоватым отливом, такие губы иногда бывают у светловолосых женщин, и маленькие розовые уши с коралловым оттенком. Но какая-то неопределенность сквозила в их лицах, нечто неуловимое и туманное, появляющееся порой в зеркальном отражении, которое ледяная сверкающая поверхность делает расплывчатым и далеким. Все были одеты в вечерние платья, в глубоких вырезах виднелись вызолоченные солнцем, округлые, гладкие, цвета меда плечи. Лодыжки у них, как у всех немок, были несколько грубоваты, но ноги хорошей формы, легкие и длинные, ниже колена чуть излишне мускулистые и худые. Та, что побойчее, походившая на Диану среди нимф-охотниц, сказала, что они весь день провели в лодке на озере Ванзее и до сих пор еще опьянены солнцем. Она смеялась, откидывая голову назад и открывая взгляду сухую шею и широкую мускулистую грудь амазонки.
Шампанское было теплым, в комнате с занавешенными окнами стояла тяжелая влажная жара, насыщенная кислым запахом табака. Молодые женщины и итальянские дипломаты болтали о Риме, Венеции, о Париже. Та, что походила на Диану, несколько дней как вернулась из Парижа и говорила о французах тоном, неприятно удивившим Ланцу и его друга: в нем чувствовалась глубоко личная обида и странная ревность. Было похоже, что она влюблена во Францию и одновременно ее ненавидит. Именно так любит женщина, которой изменили.
– Французы нас ненавидят, – сказала Герда фон Х., – почему бы это?
Молодые итальянские дипломаты рассеянно поддерживали беседу, поглощенные одной и той же тревожной мыслью, то и дело обмениваясь беспокойными взглядами. Уже десяток раз Ланца был готов раскрыть Герде и ее подругам причину их беспокойства, но необъяснимый страх всякий раз удерживал его. Время шло, и неуверенность в душах двух дипломатов сменилась предчувствием опасности.
Ланца собрался было отозвать Герду в сторону, чтобы сказать ей правду и попросить совета и помощи, и уже встал и направился к ней, как Герда, распахнув ему навстречу объятия и кладя руку на плечо, сказала:
– Потанцуем?
– Да, да! – закричали девицы, и одна из них включила радио.
– Уже поздно, все радиостанции молчат, – сказал Ланца.
Но девица покрутила ручку настройки и нашла радиостанцию Рима. Звуки танцевального оркестра заполнили комнату. «Вся ночь с тобой», – пел женский голос.
– Wunderbar![155] – воскликнула Герда. – Рим еще танцует.
– Недолго ему танцевать, – сказал Ланца.
– Почему? – спросила Герда.
– Потому что… – начал Ланца, но замолчал, смутное чувство тревоги сменилось вполне определенным чувством страха.
Женский голос, звучавший в ночи из туманного далека, заставлял сердца двух итальянских дипломатов трепетать от страха, что с минуты на минуту нежный голос сменит хриплый и жесткий и пролает ужасную новость.
– Потанцуйте с моей подругой, – сказала Герда Ланце, подтолкнув его в объятия той, что казалась Дианой, сама же с невинной грацией потянула за руку его приятеля. Остальные четыре девицы составили пары и, тесно прижавшись друг к другу грудью и бедрами, задвигались в танце. Партнерша Ланца впилась в него телом и взглядом, часто хлопая ресницами. Ланца чувствовал грудью ее мощную грудь, бедрами – ее покачивающиеся бедра, животом – ее тугой живот, но мысли его были далеко, в мозгу смешивались, переплетались и расплывались образы Муссолини, короля и маршала Бадольо, которые, сцепившись, катались по полу и пытались надеть друг другу наручники, как это делают, дурачась, коверные клоуны.
Вдруг музыка прервалась, сладкий голос певицы замолчал, и тяжело дышащий, хриплый голос объявил: «Прежде чем зачитать заявление маршала Бадольо, передаем последние новости. Около 18 часов глава правительства Муссолини был арестован по приказу Его Величества короля. Новый глава правительства маршал Бадольо обратился к народу со следующим заявлением…»
При звуке этого голоса партнерша Ланца отстранилась, с силой отпихнув его от себя. Остальные пары тоже распались, и глазам ошеломленных итальянских дипломатов предстало самое невероятное зрелище. Манеры, жесты, голоса и взгляды девиц претерпели удивительную метаморфозу: голубые глаза потемнели, улыбки погасли на теперь неожиданно бледных и узких губах, голоса стали низкими и грубыми, томные движения – решительными, руки, совсем недавно мягкие и округлые, – твердыми и сухими, как это случается со сломленной ветром веткой, истекающей жизненными соками, теряющей свежесть зелени, гладкость коры, самую мягкость своей растительной натуры. Но то, что с веткой дерева происходит постепенно, с девицами случилось сразу. Ланца и его друг стояли перед молодыми девицами в полном ошеломлении и растерянности, то же самое, вероятно, переживал Аполлон, стоя перед Дафной, превращающейся из девы в лавровое дерево. Нежные, томные блондинки в несколько мгновений превратились в мужчин, да они и были мужчинами.
– Ach so![156] – пронизывая итальянских дипломатов угрожающим взглядом, жестким голосом произнес тот, кто секунду назад был Дианой. – Аch so! Вам это так не сойдет! Думаете, фюрер даст вам безнаказанно арестовывать Муссолини и не снесет вам головы? – и, повернувшись к своим, прибавил: – Возвращаемся в часть, наша эскадрилья уже наверняка получила приказ вылетать. Через несколько часов будем бомбить Рим.
– Jawohl, mein Hauptmann[157], – ответили четверо военных летчиков, щелкнув каблуками. Капитан и его товарищи молча поклонились Герде фон Х. и, не удостоив взглядом ошарашенных итальянцев, удалились быстрым решительным шагом, громко стуча каблуками по паркету.
