Это шкаф! Я резко рванул ручку на себя. Скрученная веревками и с кляпом из тряпки во рту, Рони Мэрфи, живая, находилась там. Ее огромные голубые глаза переполнял страх.
Он не тронул ее. Сонеджи убил ее детство, как когда-то было убито его собственное. Несколько лет назад он проделал то же самое с девочкой по имени Мэгги Роуз.
– Милая моя, – шептал я, развязывая Рони и вынимая изо рта кляп. – Теперь все будет хорошо. Все хорошо, Рони. Теперь с тобой все в порядке.
Я не стал говорить ей то, что произнес про себя:
«Твой папуля достаточно любил тебя для того, чтобы не убить. Зато теперь он будет убивать всех подряд».
– Все хорошо, деточка, все хорошо, – лгал я бедняжке. – Теперь все хорошо. Разумеется, так оно и есть.
Глава 36
Когда-то, давным-давно, Бабуля Нана научила меня играть на рояле.
В те дни старый инструмент стоял в комнате, словно постоянное приглашение создавать в доме музыку. Как-то днем Бабуля услышала, как я пытаюсь воспроизвести некое подобие буги-вуги. Мне было одиннадцать лет, но я помню это так отчетливо, словно все происходило вчера. Нана неслышно впорхнула в комнату и уселась рядом со мной на скамеечку. Точно так же поступаю и я сейчас, занимаясь с детьми музыкой.
– Я думаю, что с этим джазом ты немножко поторопился, Алекс. Давай я покажу тебе нечто более подходящее. То, с чего ты можешь начать свою музыкальную карьеру.
Она предложила самое простое: всевозможные гаммы, упражнения для пальцев, и я повторял их каждый день, пока не пришло время, когда я смог по-настоящему оценить и играть Моцарта, Бетховена, Генделя и Гайдна. И все это благодаря стараниям Бабули Наны. Она занималась со мной с одиннадцати до восемнадцати лет, до той поры, пока я не поступил в колледж Джорджтауна, а затем и в институт Хопкинса. К тому времени я мог исполнить любой джаз, а заодно определился и с тем, что мне нравится и почему.
Когда я вернулся поздно вечером из Делавара, я обнаружил Нану сидящей за роялем на веранде. Вот уже много лет я не слышал, как она играет.
Я вошел совершенно бесшумно и несколько минут стоял в дверях, наблюдая за ней. Нана исполняла Моцарта с чувством, которое выдавало ее глубокую любовь к музыке. Как-то раз она сказала мне: «Очень грустно, что никто не знает, где похоронен великий Вольфганг».
Когда замер последний звук, я прошептал:
– Браво. Это было великолепно. Нана повернулась ко мне:
– Глупая старуха, – проворчала она, смахивая с ресниц набежавшие слезы.
– Совсем не глупая, – заявил я, присаживаясь рядом и обнимая ее. – Старая – не спорю. Старая и капризная. Но не глупая.
– Я неожиданно вспомнила третью часть 21-го концерта Моцарта, и то, как я когда-то исполняла ее, – она вздохнула. – Вот и всплакнула. Мне было так хорошо и легко.
– Извини за вторжение, – сказал я, не отпуская ее из своих объятий.
– Я люблю тебя, Алекс, – шепнула Бабуля. – А ты еще не разучился играть «Луну» Дебюсси?
Она устроилась поудобней рядом со мной, и я взял первый аккорд…
Глава 37
Работа, сопровождаемая вздохами и стонами, продолжилась на следующее утро.
Первым делом я получил по факсу от Кайла Крейга данные о работе его агента Томаса Пирса. Это было описание убийств, совершенных мистером Смитом в разных городах: Атланте, Сент-Луисе, Сиэтле, Сан-Франциско, Лондоне, Гамбурге, Франкфурте и Риме. Пирс помог схватить убийцу в Форте-Лодердейл, но тот не имел отношения к преступлениям мистера Смита.
Далее следовали статьи под следующими заголовками:
«ТОМАС ПИРС ВСЕГДА ДЕРЖИТ МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ГОЛОВЕ»
«СПЕЦИАЛИСТ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ ПРИБЫЛ В СЕНТ-ЛУИС»
«ТОМАС ПИРС ПРОНИКАЕТ В МОЗГ УБИЙЦ» «СЕРИЙНЫЕ УБИЙЦЫ ГЕНИАЛЬНЫ ЛИШЬ ИНОГДА. АГЕНТ ТОМАС ПИРС – ВСЕГДА» «ТОМАС ПИРС РАССЛЕДУЕТ УБИЙСТВА СВОИМ УМОМ, ПРИЧЕМ САМЫЕ ЖУТКИЕ»
Если бы я не знал Кайла, то посчитал бы, что он пытается вызвать во мне чувство глубокой зависти к успехам Пирса. Но я не завидовал, да и времени на это у меня просто не было.
Перед полуднем я выехал в Лортонскую тюрьму – мое самое нелюбимое место во Вселенной.
В федеральной тюрьме усиленного режима время течет крайне медленно. Как будто вас погрузили под воду и удерживают невидимые руки. Этот процесс тянется дни, годы, а то и десятилетия.
В корпусе максимальной безопасности заключенные находятся в камерах по двадцать два – двадцать три часа в сутки. Тоска неописуемая и невообразимая для тех, кто ни разу не попадал за решетку. Это просто нельзя вообразить. Гэри Сонеджи рассказывал мне о своем состоянии, когда я навещал его в Лортоне несколько лет назад. Сравнение с погружением в воду принадлежит ему.
Он даже поблагодарил меня за то, что я предоставил ему такую возможность, обогатившую его жизненный опыт. При этом он добавил, что если ему выпадет шанс отплатить, он обязательно им воспользуется. Чувство того, что мое время подошло, овладевало мной все больше и больше. Теперь оставалось только догадываться, насколько мучительной окажется расплата.
Это просто нельзя было вообразить.
Я тоже чувствовал себя, словно в аквариуме, меряя шагами маленькую комнату рядом с кабинетом начальника тюрьмы на пятом этаже.
Меня ждала встреча с убийцей-рецидивистом Джамалом Отри. Он заявил, что располагает важной информацией о Сонеджи. В Лортоне Отри был известен под кличкой «Верняк» – трехсотфунтовый хищник, убивший в Балтиморе двух проституток-тинэйджеров.
«Верняка» доставили ко мне в наручниках два вооруженных охранника с дубинками и препроводили в маленький кабинет.
– Ты Алекс Кросс? – недоверчиво смерил меня взглядом Отри. – Ничего себе! В этом что-то есть.
Когда он говорил, то криво улыбался и характерно для среднего Юга гнусавил. Его нижняя челюсть настолько отвисала вниз, что напоминала слюнявчик. К тому лее у Отри были маленькие, неправильно расположенные поросячьи глазки, бегающий взгляд которых казался неуловимым. Он продолжал улыбаться, словно его ждало досрочное освобождение или он крупно выиграл в какой-нибудь тюремной лотерее.
Я объявил охранникам о своем желании побеседовать с заключенным наедине. Хотя Джамал и был в наручниках, конвоиры покинули кабинет с явной неохотой. Мне ничуть не был страшен этот громила. Я ведь не беззащитная девочка-тинэйджер.
– Может быть, я не оценил твоего юмора? – наконец обратился я к Отри. – Что ты все время скалишься?
– Ничего, проехали. Ты ведь во все врубаешься, доктор Кросс. Я просто чуток к тебе пригляделся. А юмор будет, это я гарантирую. Только не все сразу.
Пожав плечами, я продолжил разговор:
– Ты просил о встрече со мной, Отри, значит, тебе есть что рассказать. Да и ты чего-то ожидаешь от нашего свидания. Я явился сюда не для того, чтобы выслушивать твои дурацкие шутки и развлекать тебя. Хочешь назад в камеру – разворачивайся и уматывай.
Продолжая улыбаться, Джамал присел на один из стульев.
– Мы оба хотим кое-что друг от друга поиметь, – теперь он пытался перехватить мой взгляд. Улыбка испарилась, а глаза приобрели жесткое выражение.
– Ну, ладно, выкладывай, что у тебя есть важного. Тогда посмотрим, что я смогу сделать для тебя взамен. Можешь не сомневаться, я постараюсь, – убедительно кивнул я.
– Сонеджи называл тебя крутой задницей. Мол, слишком ты умный для копа. Ну-у, сейчас увидим, – протянул он.
Я проигнорировал грязный жаргон, так и сыплющийся из его огромной пасти. У меня не выходили из головы две убитые Джамалом шестнадцатилетние девушки. Наверняка он так же гнусно улыбался и им.
– А ты часто с ним болтал? Может быть, Сонеджи – твой дружок?
Отри отрицательно помотал головой, а его свинячьи глазки не двигались. Он словно впился в меня взглядом:
– Э, нет, парень. Он говорил со мной только тогда, когда ему что-то было от меня нужно. А так он всегда молча сидел в камере и пялился куда-то в пустоту, в небо. Как будто на Марс или еще куда. Да и дружков-то у него здесь не было. Ни одного.
