– Как же ты нашел нас? – спросил молодой солдат.
– По запаху, – сказал Рено.
Ему поднесли, надев на широкий нож, нежное, истекающее жирком мясо. Улыбку в бороде пряча, Рено зубы в него вонзил, похвалил невнятным мычанием.
Остальные тоже чавкать принялись. И растрепанной женщине кусок уделили.
Рено новостями делиться не спешил. Голоден был, да и замерз. Обтер лицо ладонью, нож о штанину очистил от жира, в ножны спрятал. Поблагодарил за угощение, встал.
– Где господин-то наш? – поинтересовался у солдат.
Те показали, в каком доме остановился эн Константин. Рено неспешным шагом туда и направился.
Эн Константин спал на полатях, во сне вольно разбросав руки и приоткрыв губы. Крепко спит меньшой брат Бертрана де Борна, едва слюну из угла рта не пускает. Намаялся. Поневоле умилился Рено, вспомнив эн Константина ребеночком, младшим из воспитанников дядькиных. Старший-то, Бертран, уже подвиги совершать пытался, мечом вовсю махал, а Константин в ту пору еще дитем был. Нежный, тоненький. После уж, неожиданно, в один год, вырос, в плечах раздался, хрупкость детскую утратил. Ничего от того трогательного мальчонки не осталось в эн Константине. И все равно нет-нет, да вспомнится Рено, как обижал Константина неугомонный и дерзкий старший братец и как, наплакавшись, засыпал Константин где его сон застигнет, – то на лавке в людской, то на псарне, то прямо посреди двора…
Эн Константин открыл глаза.
– Я не сплю, Рено, – проговорил он спокойно.
Рено удивления ничем не показал. Сел на сундук против полатей, кулак в бедро упер и бороду на Константина наставил. Молчал.
– Был в замке? – спросил его Константин.
Рено кивнул.
– Все выследил и осмотрел, – добавил он. Вздохнул протяжно и вдруг рыгнул, запахом лука и жареной свининки Константина обдав. – Трудно будет выкурить их оттуда… Хорошо, про подземный ход не ведают, но коли придется брать Аутафорт прямым штурмом, не слишком нам это поможет.
– Да кто там засел-то? – нетерпеливо спросил эн Константин. И высказал с замиранием сердца, будто страшась опасного зверя потревожить: – Граф Риго?
Рено покачал головой.
Константин приподнялся на локте.
– Альгейсы?
– Нет, – сказал Рено. – Ваш старший брат Бертран.
* * *
Факел в одной руке, меч в другой, – Бертран обежал всю башню. Дважды оскользнулся на собачьем дерьме, отчего в бешенство впал и толстого белого щенка, выскочившего навстречу с радостным воплем, зарубить хотел. Хорошо, Хауберт удержал – брабантский головорез неотступно при Бертране находился, опасаясь, как бы не случилось чего-нибудь такого… непредвиденного… из-за чего «одиннадцать апостолов», скажем, не получат обещанных денег.
Ни следа Константина эн Бертран в замке не обнаружил. Если не считать пса, да еще, может быть, каких-нибудь попрятавшихся слуг, башня была пуста.
Брабантцы вытащили из-за котла необъятную стряпуху. Господа Аутафорта весьма ценили эту достойную женщину, а с собой не взяли по той лишь причине, что в подземный ход она не пролезла.
Сперва щипали и гоготали, слушая, как она ругается. После приласкать попытались, однако схлопотали увесистых тумаков, по два на брата – самое малое. Убедившись в том, что бабу словили разворотистую, оставили ее в покое.
Спросили, где господа-то.
Стряпуха лишь ругалась невнятно и лишить ее жизни просила. Мол, по всему видать, последние времена настали, коли такие зловредные мужланы в благородном замке хозяйничают.
Так ничего от глупой бабы и не добились. Отпустили ее к котлам – пусть варит.
* * *
Убедившись в том, что замок действительно оставлен и что ни Константина, ни Агнес, ни Гольфье-малого здесь нет, Бертран спустился из оружейной на третий этаж, где помещались спальни и были печи. Сдернул на пол со стены ковер, подняв тучу пыли, сердито ногой пнул. Под ковром обнаружилась плесень.
Подбросил несколько поленьев в печь. Еще раз огляделся по сторонам, снял шлем, расстегнул пояс и бросился на кровать, спугнув мышь, которая точила под шкурами забытую корку.
Стоило бежать сюда! Мчался ведь по винтовой лестнице, едва не упав по дороге, – так спешил в опочивальню, еще теплую, еще надышанную. А ведь и вправду, по всему видать, что гордая Агнес де ла Тур и недотепа Константин недавно с этого ложа поднялись.
С досады переворошил все одеяла, разбросал плащи и рубашки, на сундук в спешке вываленные, – торопились, когда убегали, захватили первое, что под руку попалось.
Красивые рубашки. Теплые плащи с меховой оторочкой. Шитье золотое и серебряное, вышивки искуснейшие…
Запрокинув голову, Бертран рявкнул в пустое пространство:
– Хауберт!
Знал: где бы ни был наемник, непременно услышит.
По всей башне, по всем четырем ее этажам и уж конечно по винному погребу, грохоча, бродили брабантские солдаты – свора полудиких псов, дуревших от скуки после того, как в этой стране закончилась война. Теперь только и гляди, чтобы в горло своему нанимателю не вцепились…
Бертран еще раз крикнул:
– Хауберт!
И почти тотчас же, раздосадованный, повернулся на скрип двери. А это сам Хауберт-Кольчужка на зов пожаловал. Как не откликнуться, коли эн Бертран призывает столь настойчиво… Красная с мороза рожа глянула из кольчужного капюшона. Толстая рожа. И всегда-то румяная, а сейчас и вовсе пылающая, будто печка. Щеки у брабантца, как у младенчика. Кольчужный ворот подпирает их, будто нарочно ради пухлости подвязанный. На руках у Хауберта возится давешний белый щенок, тяпнуть норовит.
– Нету их, – доложил Хауберт, невольно расплываясь в улыбке. – Никого нету. Ни госпожи, ни брата вашего.
– Может, есть да вы не признали?
– Насчет госпожи – не скажу. Ребята поймали у котлов какую-то бабищу, говорит – стряпуха. Может, это и есть госпожа… Да только очень уж сомнительно. Норовом та баба – сущая корова, да и из себя – в четыре обхвата…
– Болван, – сказал Бертран.
Хауберт ухмыльнулся.
– А что до господина, то тут, мессен, ошибки быть не может. Ежели он вам и вправду брат родной, то уж его-то мы бы всяко узнали…
Бертран зашипел от ярости.
– Так что, – невозмутимо продолжал Хауберт (а улыбка невинная и глаза ясные-ясные), – ушли они неведомым путем. Нет их в замке. Никого нет.
– Понял уж, – проворчал Бертран.
– А пес-то охотничий, – заметил Хауберт, тиская щенка.
Бертран отмолчался.
– А вы зарубить его хотели, – укоризненным тоном продолжал Хауберт.
Бертран продолжал молчать. Хауберт вздохнул всем брюхом, так что загудело, будто в бочке, и глубокомысленно произнес:
– Тут, должно быть, ход подземный есть… Да только кто же знал…
– Вот именно, – сказал Бертран.
Пес, разыгравшись, вцепился Хауберту в кисть руки. Хауберт потрепал его за длинные уши.
– Ишь ты, свирепость показывает… А вы еще зарубить его хотели… Лучше отдали бы мне, если вам не нужен, а?
Бертран не ответил.
Хауберт отпустил щенка на пол. Толстый щенок, прижав уши, принялся усердно вытаскивать из-под Бертрана оленью шкуру.
Хауберт сказал:
– Видать, знал кто-то про ход, коли ушли, а? А вы про него не знаете, а? Может, еще нагоним…
– Это сука моего брата, – проговорил Бертран, с интересом наблюдая за потугами щенка.
– Точно, – оживился Хауберт. – Не иначе, как эта сучка, домна Агнес… Замок-то, что ни говори, в приданое ей достался. Почему бы ей не знать здесь каждый закоулок?
– Ты, свиное отродье! – заревел Бертран. – Какая она тебе «сучка»!
Хауберт моргнул и надул губы.
– Я дело говорю… Мне-то что, мне никакой разницы, как госпожу эту называть…
Поуспокоившись – правда, далеко не сразу – Бертран пояснил:
– Да я про щенка. Сука белая у Константина, видать, ощенилась. Славный щенок.
Хауберт, не отвечая, вышел прочь. Обиделся.
Бертран лежал, смотрел на огонь и на откормленного белого щенка и думал о том, что в Аутафорте, конечно же, имеется подземный ход. И знает об этом ходе домна Агнес де ла Тур. Теперь еще и братец Константин. А он, Бертран, не знает.
Бертран хлопнул ладонью по одеялу рядом с собой, и щенок тотчас запрыгнул к нему. Бертран потрепал его за длинные шелковистые уши.
– Ну что, урожденный де ла Тур, – сказал он. И вздохнул. Глаза его начали закрываться.
Наемники разбрелись по замку. Делали вид, что подземный ход ищут. И будут искать, пока до винного погреба не доберутся.
Кто-то подложил в печь еще одно полено. Бертран тут же встрепенулся, из вороха одеял и шкур высунулся.
– Кто здесь?
– Я, Итье.
Второй сын, четырнадцатилетний подросток, отцова гордость, материно несчастье. Такой же, как сам Бертран, рослый, только в плечах поуже – не вошел еще в силу. И лицом на отца похож – те же удлиненные черты, такие же темные лучистые глаза и рыжеватые волосы. А уж как упрашивал взять с собой в разбойничий набег на владение дядино! Старший сын, даром что отцовым именем наречен, лишь на лютне бряцать горазд (правда, бряцает куда лучше своего знаменитого отца, но не о том сейчас речь). А этот как услыхал – так прямо затрясся, в глазах слезы: возьми да возьми. Мать, госпожа Айнермада, лицом окаменела, но спорить с Бертраном – знала – бесполезно. С самого начала Бертранова затея представлялась ей безнадежной, да только госпожу Айнермаду никто и не спрашивал.
