— 257-31-50. Профессор палеонтолог Анна Михайловна Зеленова.
— С богом, — перекрестил полковника бригадир настройщиков.
Полковник вздохнул и набрал номер. После третьего или четвертого гудка в трубке послышался сонный мужской голос:
— Алле…
— Это квартира профессора Зеленовой?
— Частично, — ответил голос. — Только в случае развода удастся выяснить, насколько она ее и насколько моя.
— Простите, но я вовсе не хотел…
— Я тоже. Как я догадываюсь, вам Анну Михайловну? Одну секундочку…
— Слушаю. — Голос теперь был женский, низкий, уверенный.
— Здравствуйте, профессор, с вами говорит полковник милиции Полупанов…
— Очень приятно…
— Я к вам по не совсем обычному делу.
— Слушаю.
— В том месте, где я сейчас нахожусь, сидит живой птеродактиль.
— В том месте, генерал, где вы, наверное, сидите, могут быть и мамонты.
В трубке раздались короткие и частые гудки. Полковник Полупанов покачал головой.
— Ну? — спросил Скрыпник.
— Что — ну? Не верит, конечно. Бросила трубку. И правильно, между прочим, сделала. Я бы тоже бросил. Господи, неисповедимы пути твои. Придется еще раз.
Полковник еще раз набрал номер.
— Профессор, — сказал он, — я вас понимаю. Вас поняли бы девятьсот девяносто девять человек из тысячи. Возьмите карандаш, запишите телефон милиции, позвоните туда и спросите, знают ли они полковника Полупанова. И они же дадут вам телефон, по которому меня сейчас можно отыскать. И если вся эта операция убедит вас хотя бы на три процента, хватайте немедленно такси и приезжайте сюда. Что? Рискнете и так? Чудесно. Ждем вас. Запишите адрес…
Ровно через десять минут в дверь позвонили, и Михеич впустил высокую властную женщину средних лет, смотревшую сурово и подозрительно. Была она в модных сапожках почти до колен и от того казалась еще выше.
— Я, разумеется, понимаю всю абсурдность моего приезда сюда, — сказала профессор глубоким контральто, — но…
— Да вы на птичку глянули бы сперва, чем шипеть, — буркнул Михеич и показал рукой на доску приказов.
Дама подошла к доске, близоруко приблизила глаза к листку бумаги, на котором было напечатано: «Предоставить очередной отпуск приемщице стереовизоров Карп И.И. с 18.09».
— Карп И.И., - насмешливо сказала дама. — Карп И.И. - это очень интересно. Особенно с восемнадцатого девятого.
— Подыми глаза, только очки напрежде одень, — обидчиво сказал вахтер. Ему была неприятна и сама эта статная дама в кавалерийских сапогах, и ее пренебрежительное отношение к доске приказов — любимой спутнице его долгих одиноких ночей. — Очки, говорю, надень!
Профессор-кавалерист покорно вытащила из сумочки очки, ловко кинула их на переносицу, подняла глаза и вдруг заплакала. Всхлипнув несколько раз, успокоилась, вытерла маленьким платочком глаза и — куда только девалась властность — жалобно сказала:
— Вот и Петя говорит: поезжай срочно в санаторий, подлечи нервы, а то бог знает что наделаешь. А как я уеду, если их вдвоем и на день оставить нельзя? Вместо того чтобы сготовить обед, дуют часами в настольный хоккей. А тут эта галлюцинация…
— Это не галлюцинация, — тихо сказал полковник Полупанов. — И не надо оставлять их вдвоем, чтобы они часами играли в благородную настольную игру хоккей. Перед вами живой птеродактиль или что-то вроде этого.
То ли летающему ящеру надоели разговоры, то ли его обидело выражение «что-то вроде этого», но он шумно взмахнул крыльями, тяжело пролетел несколько метров и уселся на шкаф со спортивными трофеями ателье.
— Ну и что мне делать? — совсем уже жалобно спросила профессор и снова вытащила платочек.
— Ты профессорша, ты и определяй, — пожал плечами Михеич, и по жесту можно было догадаться, что хотя вахтер и принял эмансипацию женщин и их равноправие, но не совсем одобрял их.
Анна Михайловна осторожно подошла к шкафу, почему-то ласково бормоча «цып-цып, цып-цып», внимательно посмотрела на уродливое существо, которое подозрительно косилось на нее, и вдруг закричала тонко и пронзительно:
— Птеродактиль! Летающий ящер! Кожистая перепонка с четвертого пальца передних конечностей!
Птеродактиль открыл зубастый клюв и злобно зашипел.
Профессор, роняя сумку и платочек, металась от Михеича к полковнику, от полковника к Ване Скрыпнику и все кричала:
— Вы понимаете? Нет, вы не можете понять!..
— Куды уж нам, — бормотал Михеич, но глаза его тоже подозрительно увлажнились.
— …Никто не может понять. Живой птеродактиль в центре Москвы в сентябре тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Понимаете, в сентябре?
Почему именно сентябрь оказался столь неожиданным месяцем для появления древнего летающего ящера, было не ясно. Тем более, что до сих пор птеродактили не появлялись и в остальные одиннадцать месяцев, но все понимали чувства Анны Михайловны Зеленовой и молчали, боясь осквернить чистейший восторг ученого пошлой репликой.
— Голубчики вы мои, свидетели, окна и двери, христа-батюшки ради, вылетит — брошусь за ним!
— Вот вы, профессорша, думаете, что все знаете, а выходит, и не все, — ухмыльнулся Михеич. Чем больше он чувствовал свое превосходство над ученой дамой, тем больше она начинала ему нравиться, и сейчас он был положительно готов сделать для нее что угодно. — После двадцати одного все двери и окна закрыты, и этой летучей дактили деваться ровным счетом некуда.
— Спасибо, голубчик, — затрепетала палеонтолог. — Не знаю уж что мне для вас сделать.
— Не для меня, для науки трудишься, — великодушно сказал Михеич. — И не волнуйся, сбережем птичку.
— Может быть, покормить ее чем-нибудь? — спросил полковник.
— Что вы, что вы, — испуганно замахала руками Анна Михайловна, — как я могу взять на себя такую ответственность? Утром соберется ученый совет, он и выработает меню.
— Смотрите, чтоб не сдохла пока птичка, — участливо сказал вахтер. — А то пока согласовывать будут… Она раньше-то без ученых советов жила. Ну давай, давай звони…
Профессорша, глядя одним глазом на птеродактиля, а другим на телефон, принялась крутить диск.
— Ну, товарищ полковник, в пространстве мы уже начинаем ориентироваться. Осталось еще время… — вздохнул Ваня Скрыпник. — Как по-вашему, сколько мне дадут за научное хулиганство? Год условно? Ну ничего, до Стокгольма успею…
Глава 12
Вторая ночь. Смерть все не приходила. Синон лежал на боку, подогнув колени. Было холодно, и его трепал озноб. Волны тошнотворной слабости одна за другой накатывались на него, каждый раз унося с собой крупицы сознания. Руки, связанные за спиной, уже не причиняли боли, должно быть, потеряли чувствительность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
