Что-то неуловимое в очертаниях ее полураскрытых алых губ, обнажавших ровный ряд верхних зубов, и в приподнятых уголках рта, когда она, вызывающе закинув голову, спорила с каким-нибудь рослым фермером, говорило о том, что в этом маленьком существе таятся богатые возможности, которые могут ввергнуть ее в рискованные любовные авантюры, и что у нее хватит смелости пуститься в них очертя голову. Но в глазах ее была какая-то мягкость, неизменная мягкость, и не будь они такие темные, может быть, взгляд ее казался бы слегка затуманенным; на самом же деле он был остро-пронизывающим, а это мягкое выражение делало его бесхитростно-чистым.
Может показаться удивительным, что эта цветущая, полная сил и задора молодая женщина всегда позволяла своим собеседникам высказать свои соображения до конца, прежде чем выдвигать свои. Когда возникали споры о ценах, она твердо стояла на своей цене, как оно и подобает торговцу, и по свойственной всем женщинам манере настойчиво сбивала цену конкурента. Но твердость ее была не без покладистости, и этим она отличалась от упрямства, а в ее манере сбивать цену было что-то наивное, что никак не вязалось со скаредностью.
Фермеры, с которыми она не вела дел (а их было значительное большинство), спрашивали один у другого, кто это такая? И в ответ слышали:
– Племянница фермера Эвердина; унаследовала от него ферму в Верхнем Уэзербери; выгнала управителя и заявила, что всем будет заправлять сама.
И тогда тот, кто спрашивал, с сомнением качал головой.
– Да, жаль, конечно, что она такая своевольная, – соглашался собеседник. – Но мы-то здесь, право, должны быть довольны: она словно солнышко ясное светит в нашем старом сарае. Ну да такая пригожая девушка, гляди, ее мигом кто-нибудь подцепит.
Было бы не совсем любезно предположить, что самая новизна ее присутствия здесь, в этой необычной для женщины роли, привлекала к ней внимание не меньше, чем ее красота и грация. Как бы там ни было, она возбуждала всеобщее любопытство и, что бы ни принес ей этот ее субботний дебют как фермеру в смысле продажи и покупки, для Батшебы-женщины он был несомненным триумфом. Впечатление, производимое ею, было настолько сильно, что в нескольких случаях она инстинктивно воздержалась от заключения каких бы то ни было сделок, а проплыла королевой среди этих богов пашни, подобно маленькому Юпитеру в юбке.
Многочисленные свидетельства ее притягательной силы были особенно очевидны благодаря одному поразительному исключению. У женщины на такие вещи как будто глаза на затылке. Батшеба каким-то чутьем, не глядя, сразу обнаружила в этом стаде одну паршивую овцу.
Сначала это ее несколько озадачило. Будь на той или другой стороне явное меньшинство, это было бы вполне естественно. Если бы никто не взглянул на нее, она бы отнеслась к этому с полным равнодушием: бывали такие случаи. Если бы глазели все, не исключая и этого человека, она приняла бы это как должное: так оно случалось и раньше. Но в этом единичном исключении было что-то загадочное.
Она мельком отметила некоторые черты внешности этого строптивца. С виду это был джентльмен с резко очерченным римским профилем, смуглым цветом лица, казавшимся бронзовым на солнце. Он держался очень прямо, манеры у него были сдержанные. Но что особенно выделяло его в толпе – это чувство собственного достоинства. По-видимому, он не так давно переступил порог зрелости, за которым внешность мужчины естественно – а женщины с помощью искусственных мер – перестает меняться так примерно на протяжении двенадцати – пятнадцати лет: это возраст от тридцати пяти до пятидесяти, и ему могло быть любое количество лет в этих пределах.
Можно прямо сказать, что женатые сорокалетние мужчины очень охотно и расточительно мечут взоры на любые образцы весьма несовершенной женской красоты, встречающиеся им на пути. Возможно, – как у игроков в вист, играющих не на деньги, а из любви к искусству, – сознание того, что им при любых обстоятельствах не грозит страшная необходимость расплачиваться, весьма повышает их предприимчивость. Батшеба была твердо убеждена, что этот бесчувственный субъект не женат.
Когда торг на бирже кончился, она поспешила к Лидди, поджидавшей ее возле желтого шарабана, в котором они приехали в город. Лидди тут же запрягла лошадку, и они поехали домой. Покупки Батшебы – чай, сахар, свертки с материей – громоздились сзади и всем своим видом – цветом, формой, общими очертаниями и еще чем-то неуловимым – явно показывали, что они являются собственностью этой юной леди-фермерши, а не бакалейщика и суконщика.
– Ну вот я и отмучилась, Лидди. Дальше будет не так трудно, потому что они уже привыкнут видеть меня здесь. Но сегодня было просто ужас как страшно, все равно что стоять под венцом – все так и пялят глаза.
– А я знала, что так будет, – сказала Лидди. – Мужчины такой ужасный народ – им только бы на вас пялиться.
– Но там был один здравомыслящий человек, он даже ни разу не удосужился взглянуть на меня, – она сообщила это Лидди в такой форме, чтобы у той ни на минуту не могло возникнуть подозрение, что ее хозяйка несколько задета этим. – Он очень недурен собой, – продолжала она, – статный такой, я думаю, ему должно быть лет сорок. Ты не знаешь, кто это мог быть?
Лидди не имела представления.
– Ну, неужели тебе никто в голову не приходит? – разочарованно промолвила Батшеба.
– Нет, никого такого не припоминаю; да не все ли вам равно, коли он даже и внимания на вас не обратил! Вот если бы он больше других на вас глазел, тогда, конечно, оно было бы важно.
Батшебу разбирало совершенно противоположное чувство, и они молча продолжали путь. Вскоре с ними поравнялась открытая коляска, запряженная прекрасной породистой лошадью.
– Ах! Вот же он! – вскричала Батшеба.
Лидди повернула голову.
– Этот! Так это же фермер Болдвуд! Тот самый, который приходил в тот день и вы еще не могли его принять.
– Ах, фермер Болдвуд, – прошептала Батшеба и подняла на него глаза в тот самый момент, когда он обгонял их. Фермер не повернул головы и, уставившись куда-то вдаль прямо перед собой, проехал вперед с таким безучастным и отсутствующим видом, как если бы Батшеба со всеми ее чарами была пустым местом.
– Интересный мужчина, а как по-твоему? – заметила Батшеба.
– Да, очень. И все так считают, – отозвалась Лидди.
– Странно, почему это он такой замкнутый, ни на кого не смотрит и как будто даже не замечает ничего кругом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Сэмюел Джонсон (1709–1784) – английский писатель и ученый, создатель знаменитого «Словаря английского языка». В известной книге биографа Сэмюела Джонсона Дж. Босуэлла описывается, в частности, одежда Джонсона, заботившегося только об ее удобстве: «…одеяние из бурого сукна, с карманами, в которых могли бы поместиться оба тома его “Словаря”».
2
Имеются в виду строки из поэмы великого английского поэта Джона Мильтона (1608–1674) «Потерянный рай» (кн. IV, стр. 205–208).
3
Шекспир, «Макбет», акт V, сцена 5.
4
В широком смысле слова – находить утешение в религии. Книга Екклезиаста утверждает суетность земного существования, страстей и стремлений человеческих.
5
Тернер Уильям (1775–1851) – выдающийся английский художник, создатель романтического пейзажа. Гарди особенно ценил выразительность и динамизм пейзажей Тернера.
6
Гилас – один из героев греческого мифа об аргонавтах. Во время стоянки корабля «Арго» у побережья Мизии (в Малой Азии) Гилас отправился к источнику за водой и был унесен нимфами на дно реки.
7
Астарта – богиня любви и плодородия в Древней Финикии.
8
По евангельской легенде, апостол Павел поразил слепотой волхва Климу во время состязания в мудрости и способности творить чудеса.
9
Доу Герард (1613–1675) – голландский художник. В своих работах уделял большое внимание тщательно выписанным деталям. Терборх Герард (1617–1681) – голландский художник. Жанровые картины и портреты Терборха отличались особым мастерством в передаче цвета и фактуры предметов.
10
Сальпы – морские планктонные животные, существующие как в одиночной форме, так и в форме колоний.
