Но посланнику Муравьеву все это привиделось бы миражом, потому что сейчас за его спиной — местечко без перспектив и будущего, — которое едва было, по наглости купеческого сословия, не стало городом края; и местечко пылится, и почти не виден уже широкий тракт, по которому шли войска в Болгарию во время русско-турецкой войны, спасать славян, и Муравьев едет вперед, в будущее, на площадь с мятежным каре и генералом Милорадовичем, спадающим с коня, генерал на коне, а на кону Россия, ах до бессарабских ли теперь мелочей… Прощай, дыра.
16
Осенью 1917 года Григорий Котовский понимает, что полиция и общественное мнение края, — которого почти не коснулась великая война, — ставят ему что-то очень похожее на мат. Заперт в углу. Он не может сделать шагу без того, чтобы в него не выстрелил какой-нибудь несчастный урядник или городовой. Кстати, о них. Только за два месяца Григорий убивает более четырнадцати рядовых сотрудников полиции, что, понятное дело, не добавляет ему популярности среди простых жителей Бессарабии, до того составлявших огромную армию фанатов. Бедных не трожь. Как-то так получилось, что Григорий нарушил эту священную заповедь Робин Гуда, что, впрочем, его не удивляет — рано ведь или поздно нервы сдают у всех, а уж после того всё словно огромный снежный ком катится с горы, и от тебя уже ничего не зависит. Судьба-злодейка. Поэтому Григорий, пристреливший городового дрогнувшей рукой, когда тот пытался схватит злодея на окраине Кишинева, все понимает. Начинается большой закат его карьеры. Анестиди — цветочки. Сейчас его начнут презирать и бояться низы, а это верная гибель для абрека, которым Григорий — слыхом не слыхивавший об институте абречества на Кавказе, — безусловно, является. Спрятаться негде. После того, как в результате трагических совпадений Григорий убивает, кроме городового, еще и дворника в Сороках, — но тот уже было начал свистеть, опознав в торговце дровами самого вора Григорий Котовского, — начинается травля. Преследуют везде. Григорий понимает, наконец, что такое облава, — когда тебе не дают к земле припасть ни на минуту, когда ты, после дня бегства, собираешься прилечь, но возле тайника твоего загораются огни и слышны голоса преследователей, и когда тебя готов выдать властям любой, — и нет тебе спасения нигде. Обложили волчару. Местные власти ликуют. Все изрядно поднадоел этот разбойник, Котовский, начинавший, словно благородный персонаж Шиллера, заканчивает «мокрухой», и какой низкой. Убивал без разбору. А он всего-то и хотел, чтобы его оставили в покое и дали уйти от преследования, вот и перестал хитрить, просто вынимал пистолет и стрелял, и дворник падал, городовой падал, обыватель падал, все падали. Шло к концу. Полицейские власти твердо решили извести Гришку Котовского, чтобы никому после войны, — которую Россия вот-вот выиграет, — неповадно было плевать на закон и играть в гайдуков. Кончились гайдуки. Приставы смеются, сидя на конях, и глядя, как Котовский переплывает Днестр, — едва не тонет, измученный, а сами даже не бросаются в погоню, — на том берегу Гришу уже ждут, его выдадут свои же. Нет спасения.
Григорий с трудом отбивается от погони и на левом берегу Днестра и уходит в лес, преследуемый взглядами вооруженных врагов, которые идут след в след. Ждут, когда усну. Котовский понимает, что они не рискуют подойти к нему, но как только он закроет глаза и уснет — а он уснет, глаз не смыкал почти трое суток, — его возьмут в кандалы. Виселица впереди. Он знает, что повесят. Они знают, что повесят. Даже дерево, кажется, знает, что его приспособят под виселицу для самого Григорий Котовского, и горделиво наклоняется, очень приятно, мол. Гриша сплевывает. Рвануть сил нет. Остается сделать красивый жест и сдаться, что он и делает, подняв руки, и остановившись, чтобы преследующие его тридцать человек подошли и взяли самого Григорий Котовского. Те медлят. Им кажется, что гайдук припас для них последний сюрприз, — выхватит из-за пазухи пистолет и начнет стрелять, после чего последнюю пулю пустит в лоб себе, — но Котовский все не стреляет, и мужчины, столпившиеся на узкой и мокрой из-за недавнего дождя лесной тропинке, решаются. Повернись спиной! Григорий послушно отворачивается и уже минуты три спустя чувствует на запястьях и ногах чужие руки, его кладут лицом в мокрую и грязную листву, и Григорий, изогнувшись, видит, как на травинке, нависшей над его лицом, ползет огромный жук, который вот-вот заслонит для него вечереющее небо, и покой осенят уставшего разбойника. Котовский засыпает.
17
Утром уходящего лета, — не менее прекрасным чем то, когда он задумал написать роман, и с которого прошло месяца два, то и три, он не считал, — писатель Лоринков отправляется с сыном на карусели, спрятавшиеся в листве парка возле их дома, и Лоринков впервые за полтора года уступает сыну. Покупают сладкую вату. Это, наряду с предательством партии национал-патриотов, разваливших правящую коалицию в местном парламенте, и обрекшую страну на досрочные выборы, становится для писателя одним из сильнейших разочарований года. Просто сахар! А где же загадочный вкус сладкого облака, вроде бы оставшийся в памяти рецепторов с самого детства, когда он последний раз ел эту самую сахарную вату? Сын радуется. Пока Матвей садится на слона, и хватает того за уши, готовясь к кругосветному путешествию, Лоринков становится у основания карусели. Ему тридцать. Кто я, и зачем, и чего мне ждать дальше от того, что можно было бы представить моей жизнью, не понимай я отчетливо, что это сплетение сотен других жизней, точкой соприкосновения которых я и становлюсь, лишь тогда выныривая из большого Нечто, — кто я и зачем, думает он. Карусель трогается. Лоринков расставляет ноги пошире. Дощатый круг, — к которому прикреплены слоны, к которому прилеплены мотоциклы, к которому прилеплен «джип», из-за которого постоянно ссорятся дети, к которому прикреплены верблюд и золотая рыбка, — вертится вокруг большого столба. Прислонившись к нему спиной, и стоит, раскрыв глаза, писатель Лоринков. Напротив качели. Огромные лодки взмывают в небо, а в лодках визжат, сжав от волнения коленки, девочки, и стоят напротив них упорно не глядящие между этих коленок мальчики. Лоринкову грустно. Сын весело что-то кричит, и дергает слона за уши, рассчитывая на чипсы и сладкую газировку, еду, вообще-то запрещенную в обычные дни, ну так ведь сегодня выходные, так что мальчишка правильно все рассчитал. Своего не упустит.
Вечером Лоринков, еле ноги волоча после дня, — насыщенного в том числе и походом в «Макдональдс», где не курят, что в Молдавии уже само по себе делает заведение привлекательным для посещения, — садится на диван. Глядит в стену. Будешь читать, спрашивает сонным голосом жена, и встрепенувшись, Лоринков отвечает, что да, только не почитает, а немного поработает, после чего в квартире гаснет все, кроме светящегося прямоугольника ноут-бука. Садится к экрану. Ученые установили, читает Лоринков, что по ДНК мышей можно установить откуда и как прибыли эти грызуны в ту или иную точку земного шара. Невероятное дерьмо. Зачем и для чего нужны такие исследования — думает Лоринков, после чего, устыдившись, предполагает, что, видимо, примерно таким же образом можно установить и кто из нас откуда прибыл. Читает дальше. Ну и сколько ты там написал, бормочет полусонная жена, на что Лоринков отвечает тихонечко — т-с-с, т-ссс, и она снова засыпает. Поворачивается набок. Он продолжает читать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
