Я не убил. И не упал. Раз так, нужно было жить дальше. Жить на полную катушку. Таня думала, если я простой шофер, то получаю от жизни меньше, чем пиликальщик на скрипке. Дудки! За рулем тоже можно сорвать солидный куш.
Я срывал. Направо и налево. Но с головой. Не забывая включать указатель поворотов.
На этот раз тип со стальными зубами опять предложил двадцать пять рублей.
— Умен ты шибко, — сказал я ему. — Если .меня гаишник остановит, сколько я ему, как ты думаешь, должен сунуть? Не меньше чем твои же двадцать пять. То-то. А мне что останется?
Тип вытащил «маленькую» с закуской. Но «маленькая» ему не помогла. Я наотрез отказался пить и меньше, чем за сорок рублей, ехать не соглашался. Я превосходно помнил, что получилось в прошлый раз, когда я по глупости согласился на тридцатку.
— Молодой ты, а рвач уже что надо, — с оттенком уважения сказал тип со стальными зубами. — Далеко, видать, пойдешь.
— А ты? — засмеялся я. — Дачку сгрохаешь, почем станешь клетушки сдавать? Хы-хы-хы-ы! Не боись, все свое назад воротишь, с лихвой.
— Дьявол с тобой, — согласился будущий дачевладелец. — Тридцать пять. А если ГАИ остановит и откупаться придется, половина с меня. Идет?
Мы поехали по улице Восстания и благополучно выскочили через Литейный мост на Пироговскую набережную. А сердце у меня все щемило и щемило недобрым предчувствием. И оно не обмануло меня, мое сердце.
У поста ГАИ перед Лахтой нас остановил младший лейтенант. Поднял полосатую палочку, молча указал на обочину.
— Вот так, — буркнул я, притормаживая и заранее готовя документы. — Как знал, дядя, что влипну с тобой. Не забудь про уговор.
В водительское удостоверение я сунул двадцатипятирублевую бумажку. Так и протянул гаишнику удостоверение вместе с бумажкой.
— А это что? — спросил младший лейтенант. — Заберите-ка свои деньги.
— Да чего там, — подмигнул я ему. — Какие деньги? Не было никаких денег, младшой. Не было, понимаете?
— Купить меня, выходит, хотите? — поинтересовался младший лейтенант.
Мы были вдвоем на безлюдном шоссе — я и младший лейтенант ГАИ, этакий белобрысенький хлюпик с маленькой серебряной звездочкой на малиновой полоске синих погон. Снять с него форму, так вообще больше чем на банщика он не тянул. Ну, в крайнем случае на дворника.
— Бери, бери, не кочевряжься, — сказал я ему. — И я тебе ничего не давал, ты меня в глаза не видел. Смотри трезво на вещи, младшой. Свидетелей у тебя все равно нету. Даже если захочешь на меня капнуть, я в два счета отопрусь. И еще скажу, что ты с меня сам взятку вымогал. А я не дал, поэтому, дескать, ты и озлился. Бери лучше, младшой, без хлопот, и я с богом поехал. Ну?
— Нет, — улыбнулся младший лейтенант, — не возьму. Вам ведь и невдомек, наверное, что у людей бывает совесть и что не все на свете продается?
— А как ты докажешь, что я хотел тебя купить? — в свою очередь улыбнулся я. — Хы-хы-хы-ы!
— Я помогу! — неожиданно раздался за моей спиной голос.
Я вздрогнул и оглянулся. Оказывается, нас было не двое на шоссе. Нас было трое. Сзади стоял тот самый тип со стальными зубами.
— Я! — рыкнул он. — Дьявол с ними, с этими досками и деньгами. Все к дьяволу! Но если тебя, подлеца, сейчас за жабры не взять, я же себе потом весь век этого не прощу. Весь век! Пиши меня, младший лейтенант, в свидетели.
Глава четырнадцатая
Снова сумасшедший физик
Лифт опять сдох. Я вошел в кабину, потыкал во все шесть кнопок, ругнулся и со злости плюнул на муаровую в голубых прожилках пластиковую стенку. Дармоеды эти механики по лифтам. Носом бы их в кнопки, чтобы знали, за что получают денежки. Небось в домах, где они сами живут, кабины и вверх и вниз бегают. А тут только вверх да еще через два дня на третий.
По лестнице я поднимался с трудом, словно какой-нибудь шестидесятилетний старец. К вечеру у меня неимоверно уставали ноги. Прямо подламывались. И не только от идиотской работы, на которой и присесть-то было некогда. После работы меня неизменно несло в кафе «Снежинка».
Разжиревший от безделья швейцар Никитыч в кафе меня не пускал. Его, видите ли, не устраивало, как я одет и побрит. Но мне было не до смокингов и бритья. Я жаждал лишь одного: встречи с подлецом физиком, который искалечил мне жизнь. Зуб, как говорится, за зуб. Око за око. Он искалечил мне. Почему же я не мог ему тоже что-нибудь искалечить, этому шизику?
В прошлый раз, когда никакие физики не вмешивались в мою личную жизнь, в конце концов все сложилось не так уж худо. Ну, мыл машины на станции технического обслуживания. А теперь? Что вышло из-за него теперь?
Вот почему я как дурак часами топтался теперь после работы у входа в кафе. На морозе, голодный, в прохудившихся сапогах. Топтался и заглядывал через мутные стекла, стараясь рассмотреть за ними мушкетерскую бородку и усики. Но физика не было. Он, разумеется, живо унюхал, что запахло жареным. А может, его и вообще никогда не было? Может, он мне приснился? У меня заходил ум за разум. Мне хотелось выть и кусаться. Я уже больше не мог. У меня отваливались ноги. Но жажда мести упрямо удерживала меня у входа. Я обязан был отомстить подлецу физику. Обязан!
Потом, вконец окоченевшего, злого, едва держащегося на ногах, меня неизменно тянуло на улицу Герцена. Я садился в трамвай и ехал. Словно в тумане, не совсем отдавая себе отчет, зачем еду и куда. Несколько раз я издали видел Таню. С другой стороны улицы. Подойти ближе к парадной я не решался. Таню провожал домой тот самый кучерявый пианист, с которым она когда-то выступала на концерте в Павловском парке.
На пианиста и Таню злости во мне накипело не меньше, чем на физика. Особенно — на пианиста. Хотя нет, на Таню — больше. Ведь сама же меня первая поцеловала. И смотрела на меня влюбленными синими глазами. А я раскис, возомнил бог знает что. И упустил из-за нее время, прозевал Машеньку. Нине Бочкаревой помог, а сам влип точно таким же образом. Вернее, не таким же, в сто раз хуже.
Когда я окончательно убедился, что с Таней каши не сваришь, то, разумеется, кинулся к Машеньке. Хотя она и не ахти что, но все же. Жили ведь как-то. Кинулся и получил от ворот поворот. «Ты разве не знал, Слава? Поздравь меня, я вышла замуж».
Она вышла. И я ее должен был поздравить. Я ее поздравил. Как умел. И сказал, что не шибко завидую ее мужу. Даже, пожалуй, вообще не завидую. Я ей все выложил, что думаю о ней, как о жене. Терять мне все равно было нечего.
Ну, а чего меня, спрашивается, после всего этого тащило на улицу Герцена? Не знаю. Дикая злость меня тащила, бешенство. И нестерпимая обида. Будь в моей власти, я сровнял бы Танин дом с землей. И всю бы ее улицу сровнял. Чтобы ничего и в помине не осталось. Но по улице ходили милиционеры. И косо поглядывали на меня. А я стоял и дрожал от холода, чувствуя, что у меня разрывается сердце и отваливаются ноги.
А после, проклиная все и всех, я полз домой. Благо от Герцена до Желябова совсем близко. Полз и еще был вынужден, как сейчас, подниматься пешочком по лестнице. Потому что механики по лифтам любят лишь получать денежки, а работать за них обязан дядя. Этих бы дармоедов механиков я бы тоже…
Где-то наверху, резонансом прокатившись по лестнице, стукнула дверь. По ступенькам звонко зацокали каблучки. Навстречу мне спускалась серебристо-серая, искусственного меха, заграничная шубка. Вишневого цвета лаковые сапожки легко припрыгивали и ехидно поцокивали.
Меня враз заколотило от этих самодовольных сапожек. Прямо взорвало. Но я сдержался.
— Стюардессам международных линий мое почтение! — устало поприветствовал я шубку. — Все цветешь, Галюнчик? И мужа себе оторвала что надо. Летчики первого класса, они ведь на Невском не валяются. Хы-хы-хы-ы!
— Пропусти меня, — попросила Галя. — Я спешу.
И откуда только в людях берется столько спеси и высокомерия? Я с ней по-хорошему, а она сразу поджимает губы.
— В рейс? — ласково спросил я, сдерживая поднимающийся во мне клекот.
— Пусти, — попыталась она отстранить меня рукой.
— Да ну? — проговорил я. — А про то, что мне с детства все известно наперед, ты знаешь? Конечно, знаешь, мой пупсик. Так вот, я хочу тебя предостеречь: сегодня ночью ваш реактивный самолетик нырнет с десяти тысяч метров в океанчик. Буль-буль! Торопись, мой котеночек. Скорее. А то не успеешь искупаться. Хы-хы-хы-ы!
Отступив, я вежливо пропустил ее. Даже сделал приглашающий жест рукой.
— Прошу вас, принцесса. Очень сожалею, что мы видимся с вами в последний раз. Очень. Прошу.
— Слава, — испуганно прошептала она, отступая от меня и прижимая к груди сумочку. — До чего же ты докатился, Слава!
— Буль-буль, котеночек, — нежно повторил я. — Буль-буль!
Она несколько секунд смотрела на меня застывшими круглыми глазами. Как на привидение. Молча. И, проскользнув мимо, сказала уже с нижней площадки:
