По соотношению душ преподавательского состава к бренным студенческим душонкам мы шли ноздря в ноздрю с Лондонским колледжем
Георга IV, а перед нами никого не маячило. Кроме профильных языковых дисциплин, нам вбивали в голову программы практически всех гуманитарных факультетов Московского университета, причём усилиями лучших профессоров. В попытке объять необъятное годовой курс, скажем, истфака, у нас проскакивал за семестр. Помню шутку одного преподавателя, который оповестил об очередном сокращении лекций по его дисциплине, предупредив, что в следующий раз его, видимо, просто вынесут, покажут нам, студентам, а на завтра назначат экзамен.
Престиж института был столь высок, что даже тех, кого выперли за неуспеваемость, с удовольствием брали на работу. Скажем, один из наших студентов-японистов, вылетевший из института скорее из-за головотяпства, был принят в отдел внешних церковных связей московского патриархата. Заходя к нам по старой дружбе, он хвастался отдельным кабинетом с сейфом, в котором всегда лежала нехилая пачка денег, часто возобновляемых руцей батюшки-начальника отдела без требования отчётности, на покрытие представительских расходов и обслуживание переданной ему в пользование чёрной "Волгой".
Рассказал как-то и о командировке с батюшкой в Японию для улаживания вопроса нашей церковной собственности. Оказалось, что ещё в царское время в центре Токио был за копейки куплен земельный участок под церковь, которую так и не построили, и сторожил его напрочь забытый там инок, кормившийся тем, что пускал за забор машины на парковку. Участок был продан (можете представить, с каким наваром), а инок в возрасте 90 с лишком лет был наконец вывезен в родные пенаты и получил благословение митрополита за долгое и тяжёлое послушание.
Попал я в ИВЯ без блата, не добрав по той же причине одного балла в МГИМО, просто отлично сдав вступительные экзамены. За это и поплатился – был зачислен в группу вьетнамского языка как одного из самых трудных (потом добавились тайский и кхмерский). Конечно, мечтал-то я о японском, на худой конец – арабском, но ничего не попишешь. Нас сразу предупредили, что не последнюю роль при решении нашей судьбы, т. е. выезда за бугор, будет играть оценка знаний идеологических дисциплин и активности участия в общественной работе.
Ну вот я и завертелся: в редколлегии стенной газеты, в
Научно-студенческом обществе и прочая, и прочая. Кстати, в НСО, будучи на 3-ем курсе, столкнулся с явлением по фамилии Жириновский, уже тогда привлекавшем всеобщее внимание своим неуёмным и взбалмошным характером. Среди прочих нагрузок был назначен в
Международный студенческий совет МГУ (МСС) курировать землячества студентов из ставшей мне уже родной Юго-Восточной Азии. Познакомился и даже подружился с сынком лаосского принца Суфанувонга, родственником камбоджийского принца Сианука и другими высокородными студентами вверенного мне региона.
Очень быстро я понял, под чьим колпаком и водительством функционирует наш МСС. Трёхбуквенная аббревиатура этого заведения
(для непонятливых – КГБ) высветилась, когда меня послали подсобить на какой-то международный симпозиум в Дом литераторов. Там всем заправлял одетый с иголочки парень, к которому бегали одетые тоже не по-нашему девушки докладывать об установленных с иностранными делегатами контактах, обращаясь к нему "товарищ капитан".
Как-то так получилось, что мы с ним сдружились, и даже в знак особого доверия он подарил мне пачку моих цветных фотографий: я вхожу в кафе "Москва" гостиницы "Россия", я сижу в баре, потягивая через соломинку коктейль, я выхожу и т. д. С широкой доброй улыбкой он посоветовал не мельтешить впредь в подобных заведениях. А однажды попросил послушать, что говорят на своём партсобрании вьетнамские студенты и отвёл в самую засекреченную комнатку МГУ, где перед пультом с номерами всех аудиторий и боксов общежития сидел дежурный слухач. Для меня это было прямо шоком.
Кончилось тем, что меня пригласили на Лубянку и предложили постоянную работу. Ну тут уж я озверел, срочно вызвал из Мурманска папашу, который служил там в должности начальника отделения главного разведуправления (ГРУ) в почётной ссылке из-за предыдущей совместной работы в одном отделе с Пеньковским, оказавшимся английским шпионом.
Отец благополучно отбил меня от КГБ за обещание моего добровольного сотрудничества и вернулся назад шпионить за финнами.
Скажу попутно, что я с детства был наслышан ненароком из разговоров отца с его сослуживцами о существовавшем соперничестве
ГРУ с внешней контрразведкой КГБ и чувствовал их, "белой кости" офицерства, лёгкое и чуть боязливое презрение к гэбэшникам, копающимся по роду службы в грязном белье. Только с приходом в КГБ
Андропова штат был несколько облагорожен и приодет, но к тому времени ГРУ было уже поглощено этой организацией. Современного молодого читателя, видимо, удивит и покоробит такое хитросплетение секретных служб, но в моё время это было в порядке вещей. Недаром ходила шутка, что половина нашего населения сидела на Колыме, а вторая половина их охраняла или "стучала" друг на друга.
Сказав "А", скажу уж и "Б". Данное отцом за меня обещание сотрудничества я отрабатывал, можно сказать, всю жизнь. За кордоном сполна делился с чекистами всей необходимой им информацией, а в
Москве даже сочинил пособие для школы КГБ о специфике менталитета, нравов и обычаев граждан стран Юго-Восточной Азии для профессиональной их вербовки в случае нужды. Восток ведь, как известно, дело тонкое. Но к чести своей, поклянусь, никогда друзей не предавал и ни на кого не "настучал", несмотря на присвоенный КГБ призыв из Писания "Стучите, и отворят вам!",
Но вернусь к моим делам в студенческом совете. Мне дали доступ к письмам бывших наших студентов и студенток, оказавшихся по разным причинам за рубежом. Для чего, скажу позднее, а для начала изложу несколько наиболее интересных дел. Со стыдом вспоминаю письмо нашего ивяшника на имя ректора, в котором он извещал о своём нахождении во
Франции, где, как ему кажется, больше возможностей проявить свои способности, в том числе в области ориенталистики.
Самое смешное, что никто и не подозревал об отсутствии этого студента, а в затребованных журналах посещаемости против его фамилии стояли крестики. Только вездесущему следователю всё того же КГБ старосты признались, что изменник Родины попросил их прикрыть его поездку в родной Саратов на свадьбу сестры, а соседи по общежитию вспомнили, что он что-то говорил о желании смотаться в Турцию, а под кроватью держал надувную лодку и мешок сухарей.
Другого студента, с филфака, нашла через наш совет международная адвокатская коллегия и вручила ему извещение о том, что в Канаде его дед помре и оставил ему в наследство обувную фабрику, дом,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
