хутора. Плотная, немолодая женщина, с обветренным красноватым лицом, одетая в потертую ватную куртку и обутая в испачканные навозом резиновые сапоги с короткими голенищами. Для начала она быстро вырвала из моих рук топор и сноровисто отвесила мне оглушительную оплеуху. Голова моя с хрустом мотнулась на тонкой шее, а форменная пилотка упала в грязь. Рука у женщины была тяжелой. Потрясенные курки замолчали и расступились. Хуторянин не торопясь вставал и всё молчал. А вот она молчать не стала. По чужеземному из ее уст зазвучали родные русские слова с прибалтийским прибавлением «скас». Пи …скас, х…яускас, еб…ускас. У «проклятых оккупантов» и «русских свиней» даже мысли не возникло заткнуть скандалящей бабе рот, её не то что не тронули, с ней даже не спорили. Восемнадцатилетние курсанты почти дети, эти «пи…скас», «х…яускас», «еб…ускас», потупив бесстыжие солдатские глазоньки молчали и не зная, что дальше делать, неловко переминались. Между тем, под русскую бодро – матерную музыку в литовском исполнении, хуторянин встав отряхнулся и медленно как будто камни изо рта выплевывал, заговорил, а его баба тут же замолчала.
-Я хотел просить вас, - начал объяснять он свой приход с топором, - набрать картофель и принести в мой дом. Пять ведер от одного солдата. Я вас за это угощать. Кормить и поить.
-Что ж ты сразу не сказал? – добродушно спрашивает хуторянина мой сослуживец здоровенный рыжеватый хохол из Донецка Али Баба. Вообще то его Грицком звали, Али Баба — это прозвище.
-Я не успел, - кисло морщится хуторянин и рукой потирает мошонку, - ваш друг, сразу стал бить.
На свежем холодном воздухе мы успели проголодаться и жрать хотелось просто невыносимо, вот за кусок свиного литовского сала меня тут же и «предали»:
-А он вообще у нас шизанутый, - показал в мою сторону пальцем Али Баба, и вежливо переспросил литовца, - Так сколько ведер ты говоришь надо собрать?
Работа по уборке народного тогда еще социалистического картофеля закипела. Минута делов и очередное ведро общественное добра собранного с грязного поля, бегом несут голодные курсантики в частный амбар хуторянина. Не по пять, по десять ведер крупной отборной картошки ловко и умело собрали курсанты первого взвода первой образцово-показательной роты.
Пока мы батрачили, хозяйка собрала на стол. Шматы крупно порезанного и просоленного свиного сала на одних тарелках, квашеная капуста на других, здоровенные в полбуханки куски черного хлеба аккуратно разложены на дощатом столе, фаянсовое блюдо с горячим картофелем дымится, жирное свежее молоко в стеклянной банке плещется и апофеоз застолья трехлитровая бутыль мутного самогона как стратегическая ракета стоит в центре стола.
Руки перед едой мы конечно помыли. Кушать старались прилично и аккуратно, не очень-то выходило, но старались. Короче, чавкая жрали так что за ушами трещало, на самогон глядели с вожделением и с легкой опаской, пить на службе еще не приходилось. Но сало без самогона шло туговато. Хотите бросайте в меня камень, хотите нет, но я первым выпил полстакана мутноватой самогонки, предварив воинское преступление, небрежным тостом: «Ну будем!» Самогон был свекольный, на вкус отвратный, но крепкий.Вкус напитка поспешно постарался заглушить, закусив бутербродом со свиным шпиком. И тут братцы, вживую из плоти и крови появилась литовская богиня, это из дома вышла хозяйская дочка. Рослая, светловолосая, очень красивая девушка, вот все при ней и даже больше. Алкоголь уже всосался в младую кровь, та бурно закипела, и так отчаянно захотелось всосаться в спелую девицу, что я громко без обиняков заявил хозяину, что не прочь и дезертировать, если он меня в зятья возьмет. Юная белокурая богиня лесов и болот оценивающе глянула в мою сторону и кокетливо хихикнула, хозяин нахмурился, о таком зяте он и не мечтал. На девицу рявкнула на родном языке ее мамаша и девушка улыбнувшись мне на прощанье не мешкая ушла в дом, а мне хмурый хозяин еще подлил самогона. Еще через пару ударных доз алкоголя мне уже не до девиц стало, я стал путано имногословно извиняться перед хуторянином за причиненный его мужскому достоинству вред, а его хозяйку горько и пьяно стал попрекать отсутствием советского интернационализма. Ребята за столом угорали от пьяного хохота. Хозяева хмурились все сильнее и сильнее. Что они думали я не знаю, а вот я думаю: «А хорошо, что я не дезертировал, а то с могучей литовской женой, с такой тещей и тестем, скорее всего меня и на свете то, уж давным-давно не было» Уж больно девица была дебелой, хозяин хмурым, а хозяйка здоровой и тяжелой на руку.
Вот так нагло, цинично и грубо нарушал я воинский устав. Так мне сильно подвыпившему, зато твердо стоящему на ногах, объяснил пришедший за нами пьяный в дымину сержант. Попало мне за это конечно, наряды в не очередь сыпались и сыпались, военных трендюлей я тоже огребал хороших. Но, во-первых, я уже привык, а во-вторых, ну согласитесь, дело того стояло.
В работе на благо Родины и литовских колхозов, незаметно прошел октябрь.
Вот и закончилась наша учеба, прощай Гайджунай, век бы тебя не видеть.
-Добровольцы! Два шага вперед! – скомандовал загорелый, рослый, одетый в непривычную для нас тропическую полевую форму лейтенант.
Он приехал за пополнением для славной 103 Витебской дивизии ВДВ, что первой вошла в Афган, и обводил требовательным взглядом нашу застывшую в строю роту.
Даже если бы я не давал слово своей маме не ходить добровольно в Афганистан, то я бы все равно из строя бы не вышел. Мне романтики за глаза и в учебке хватило. Ещё искать ее, тем более за тридевять земель я не собирался. Мечтал я о службе тихой и мирной, желательно в каптерке.
Но среди наших курсантов все - же добровольцы нашлись, двадцать новоиспеченных сержантов вышли из строя роты. Отобрали лучших.
«Вот и славненько, вот и пронесло, - с циничным не патриотизмом подумал я, - вот и хорошо, что я не из лучших. Без меня Афган обойдется». Всем моим сокурсникам после выпуска повесили по две сопли на погоны. Здравия желаю товарищи младшие сержанты! Мне единственному в роте присвоили звание ефрейтора. И на этом спасибо товарищи офицеры! Родные вы мои! По-хорошему то, в дисбат меня надо было отправить.
Со всех рот 301 ПДП формировали сводную команду в количестве ста человек, и вот пока я чего ни будь опять не отчудил, меня побыстрее запихнули в эту группу, которая первой покидала, наш славный учебный полк. Я умудрился за шесть месяцев пребывания в его рядах, не бросить пятна на его знамя. Впереди ждал Ташкент, где как нам объяснили, формировалась новая часть. На
