некоторым расположением, он временами вызывал его к себе и вел с ним разговоры о том, чем живёт и о чём мечтает юный оруженосец.
Возможно, младший брат графа, который сам когда-то был солдатом удачи и воевал в Испании, Франции и Германии, чувствовал в этом парне родственную душу и ценил его за то, что Майлз своими силами пробивает себе путь в жизни.
Однако, несмотря на доброе отношение лорда Джорджа, приблизившего Майлза и в смысле служебных обязанностей, юношу всё же задевало пренебрежение самого хозяина.
Кроме этого ближайшего круга общество графа составляли многочисленные рыцари, леди и джентльмены из числа родичей или вассалов семейства Бьюмонтов, которые, как и подобало знатным вельможам тех времён, жили лишь с немного меньшим размахом, чем их сюзерены.
Многих рыцарей и баронов Майлз скоро уже знал в лицо, встречая в апартаментах лорда Джорджа в южном крыле главного здания, и некоторыми из них был явно замечен, удостаиваясь приветственного кивка или даже пары любезных слов.
Каждое время года имеет свои прелести, а перемены, которые оно несёт, всегда радуют мальчишескую душу.
В нашей памяти сохраняются картины прошедших времён в первоначальной свежести и сочности красок. Одна из таких картин особенно грела сердце Майлза: вместе с остальными оруженосцами он стоит на заиндевевшей осенней траве двора и стреляет из лука в диких уток. Когда дул сильный восточный ветер, они низко летели к озеру в заповедном оленьем парке позади холма. И не раз тушки диких уток, подстреленных во время этого перелета, попадая в руки доброй толстухи мамаши Джоан, становились лакомством в их убогом меню, и даже самый жёсткий, насквозь пропахший рыбой селезень, будучи их добычей, имел такой обворожительный вкус, что впоследствии его не заставили забыть изысканные кушанья.
Потом наступила зима, тусклая, холодная и необычайно скучная — не та, что мы знаем сегодня, с уютным теплом каминов и шелестом книжных страниц, то была зима, беспощадная в своей суровости. В огромных холодных замках той поры единственным источником тепла и света служили пылающие брёвна. С шипением и страшным треском горели они на открытом каменном ложе, вокруг которого собирались обитатели замка, защищая лица от нестерпимого жара и ежась от холода, наступающего сзади, а на сверкающих инеем стенах плясали гигантские тени.
В те дни не было книг для ежедневного чтения, досуг скрашивался пересказом часто одних и тех же историй и небылиц и грубыми шутками, встречаемыми жеребячьим ревом восторга.
Но пустота и скука зимних дней, даже холод, сковавший жизнь замка, не лишали мальчиков определенных радостей. Ведь как бы ни была неприятна снежная слякоть, она дает возможность для перестрелки снежками и иных незамысловатых забав.
В ту зиму ров трижды покрывался льдом, и мальчишки, соорудив коньки из трубчатых костей, которые покупали на кухне за несколько пенсов, скользили по гладкой поверхности с такими ликующими криками, что с верхушек деревьев испуганно поднимались в воздух стаи ворон и галок.
На святки, которые тогда были некоторым подобием сегодняшнего Рождества, в главном зале задавался пир на весь мир, и всех, кто жил в имении, кормили в присутствии графа и графини. На вертелах жарились туши быков и овец; огромный сдобный пудинг из овсяной муки, подслащённый мёдом и начинённый сливами, готовили в кипящих котлах на открытом дворе; целые бочки эля[9] и виноградного вина выкатывались из подвалов, и все, невзирая на род и звание, были званы на пир. После застолья гостей развлекали лицедеи какой-нибудь площадной пьесой, а вечером на помосте в северном зале разыгрывалась мистерия[10].
Потом целую неделю весь замок питался остатками с пиршественного стола, покуда лакомства не приедались настолько, что хотелось просто обычного куска мяса с горчицей.
Наконец, следуя неумолимым законам, зима отступила, и даже любители зимних забав обрадовались теплым ветрам, робким всходам зелени, весеннему кряканью уток, засобиравшихся откочевать на север. А вскоре лопнули почки на деревьях, над травой поднялись крокусы и бледно-жёлтые нарциссы.
Вместе с весной возвращались и забавы на открытом воздухе, уже в ту пору мальчишки знали игру в мяч, и называлась она трэп-болл. Даже сейчас в некоторых частях Англии в неё играют точно так же и с неменьшим удовольствием, чем во времена Майлза Фолворта.
В теплые весенние дни он и его товарищи гоняли мяч обычно после полудня, на площадке между крепостной стеной и стеной сада, на аллеях которого гуляли леди из графской семьи и куда выходили их апартаменты.
Однажды, когда оруженосцы со всем пылом предавались любимой игре, Майлз сам стоял на линии. Ветер дул ему в спину, и может быть поэтому уже три или четыре его мяча перелетели через всю площадку, за ними приходилось бегать почти до стены сада. А при очередном ударе, в который Майлз вложил всю свою силу, мяч взвился в небо, и его отнесло в сад.
Крики игроков мгновенно стихли, а Гаскойн, ближе всех стоявший к Майлзу, сунул руки за пояс и восхищенно присвистнул.
— Ну все, Майлз, — сказал он. — Игры уже не будет… пока не достанем новый мяч.
Другие игроки постепенно собирались вокруг Майлза.
— Я тут ни при чём, — убеждал он недовольных друзей. — Откуда мне было знать, куда ветер подует! Но коли я потерял мяч, я его и верну. Придется перелезть.
— Не вздумай, Майлз! — испуганно возразил Гаскойн. — Ты что, сумасшедший? Хочешь получить стрелу между рёбер, как тот бедняга повар?
Сад был, наверно, самым укромным и охраняемым от посторонних глаз уголком крепости.
На этот укрытый зеленой сенью клочок земли не допускался никто, кроме графини и ближайших родственников. Всего за месяц до появления Майлза в Дельвене, один из поваров, взобравшихся на стену, был сражен стрелой арбалетчика. Бедный парень качнулся назад и упал в сад. Когда его уносили, он ещё держал в руке букет цветов, который, вероятно, нарвал для своей милой. Если бы Майлз видел, как его несли на носилках в лазарет, чему были свидетелями многие оруженосцы, он бы, наверное, не один раз подумал, прежде чем решиться на дерзкий шаг. Но Майлз лишь покачал упрямой головой и подтвердил своё намерение.
В то время в низинной части площадки, на расстоянии двенадцати — пятнадцати футов от стены росла
