Мэри Паркер Фоллетт в 1925 г. назвала "выигрышем". В другом месте она сказала, что лучшая демократия - это не правление большинства, а поиск согласия. Самый простой способ найти согласие - это найти беспроигрышную сделку, которую экономисты называют "улучшением по Парето". Эти сделки стали возможны благодаря радикально новым идеям, таким как усовершенствование пара и стали, удобрений и антибиотиков, голосования и образования - усовершенствования, голосования и образования, которые не поощрялись в старом мире, долгое время находившемся в тисках беспокойной и высокомерной элиты, способной навязывать свои самозащиты. Экономические и политические улучшения, а также интеллектуальные дети, внуки и правнуки этих улучшений были придуманы, произведены, профинансированы, испытаны и проданы средним классом.
Это произошло, повторяю, не благодаря элитной науке. Как сказал недавно О Града, "самые выдающиеся изобретатели-предприниматели промышленной революции были довольно скромного, ремесленного происхождения". Элитная наука сделала нас богаче лишь довольно поздно в экономической истории, задолго после 1850 года. И в любом случае конечные успехи полезной науки как таковой были обусловлены шотландским равенством и вызванным им Великим обогащением, которое дало шанс на славу и богатство британским инженерам-конструкторам и немецким химикам-органикам из скромных семей. Без свободы и достоинства простых людей озабоченная элита подавила бы коммерческие усовершенствования, такие как гончарное дело Веджвуда (Веджвуд презирал патенты и имел только один) или кинокамера Эдисона (его патент на кино, среди всех 1093 приобретенных им, был частично аннулирован только в 1902 г., а окончательно - в 1917 г.), которые в итоге стали доступны фабричным девушкам в обмен на неуклонно снижающиеся усилия.
Великое обогащение после 1800 г. произошло благодаря человеческому творчеству, высвобожденному свободой и достоинством простых людей, благодаря проверенному торговлей улучшению, основанному на новом равенстве в глазах других людей, и распространению монополии в условиях конкуренции. Со стороны предложения высвобождались творческие способности обычных людей, которые теперь могли стать необычными. Со стороны спроса - потакание вкусам обычных людей: дешевые часы, форды модели Т и рубашки без печати. Философ Карл Поппер назвал ориентированную на торговлю новинку современного мира "открытым обществом", а политико-экономические теоретики Дуглас Норт, Джон Уоллис и Барри Вайнгаст - "обществом открытого доступа". Либералы ОРДО в довоенной и послевоенной Германии называли его "конкурентным порядком" или "социальной рыночной экономикой" (которая, однако, по их мнению, требовала сильного правительства, чтобы не допустить ее превращения в монополию, что и произошло в Германии).⁹ Как бы ее ни называли, такое общество, наполненное свободными разговорами, к которым легко присоединиться, способствовало творчеству, нарушавшему правила игры - правила, разработанные, что неудивительно, элитой в пользу старых богачей. Открытая экономика породила множество новых богачей, таких как Джеймс Уатт и Роберт Фултон. Оба в конечном итоге не смогли защитить свои монополии. Фернан Бродель утверждал обратное, что капитализм по своей сути и навсегда монополистичен. Но с новыми людьми конкурировали еще более новые богачи, что в третьем акте принесло пользу всем нам, а-ля Шумпетер и Нордхаус. Патентная или авторская монополия, безусловно, должна быть нарушена, чтобы бедные получили выгоду. Но за исключением чрезмерно законодательно закрепленных определений так называемой интеллектуальной собственности, по большей части так оно и было.
Механизм, который поднял бедных, не является струйкой расходов от богатых людей. Подобный аргумент можно услышать от правых - даже, увы, от Адама Смита в редкий неудачный день, в одном из всего лишь двух случаев использования в его опубликованных работах фразы "невидимая рука".¹¹ Кейнсианскую форму "просачивания" можно услышать и от левых, например, от благонамеренного Роберта Райха в журнале Nation: "Если потребители не обладают достаточной покупательной способностью, у предприятий нет стимула расширяться или нанимать дополнительных работников [обратите внимание на желаемое Райхом: рабочие места]. Поскольку богатые тратят меньшую часть своих доходов, чем средний класс и бедные, то вполне логично, что по мере того, как все большая и большая доля общего дохода страны переходит к верхушке, потребительский спрос снижается".
Рассуждения Райха предполагают, что смысл экономики - это рабочие места, рабочие места, рабочие места, и что расходы обеспечивают рабочие места. Писатель Паскаль-Эммануэль Гобри называет такую точку зрения "производственной", в отличие от "креационистской", и признает (как и я), что в очень краткосрочном периоде она верна.¹³ Экономика в краткосрочном периоде действительно представляет собой беговую дорожку производства и потребления, которая может остановиться, если по ней ударить кувалдой, как это произошло, например, с греческой экономикой в 2015 году, когда были закрыты банки. В год массовой безработицы, вызванной большими потрясениями, например, в 1933 году в США и Германии, кейнсианская "струйка" от расходов является правильной. Копайте ямы, засыпайте их, а потом снова копайте, и платите землекопам/засыпщикам вновь напечатанной валютой. (С другой стороны, оценки "мультипликатора" государственных расходов даже в 1933 г. оказались ниже 1,0). Но в более типичный год несоответствия рабочих мест и навыков кейнсианский аргумент неверен. Не верен он и в период от пика до пика делового цикла, для которого экономический смысл имеет только креационистская точка зрения. Если бы расходы работали, мы могли бы бесконечно обогащаться, печатая деньги и раздавая их постоянно растущими суммами тем бедным, которые тратят много, - неограниченное чудо, достигаемое лишь печатанием маленьких портретов Джорджа Вашингтона. В нечудесных экономиках в долгосрочном периоде и даже в большинстве краткосрочных периодов расходы на покупку автомобиля или телевизора связаны с альтернативными издержками, связанными с расходами на питание или образование. Не существует бесплатного обеда, который бы просачивался вниз (как говорят республиканцы) или вверх (как говорят демократы) от простых расходов. Мы становимся лучше, только становясь умнее, а не благодаря чудесным струйкам вверх или вниз.
Шумпетерианский механизм - это долгосрочная открытая конкуренция улучшений среди временно разбогатевших в апельсиновых рощах Риверсайда и на хлопкоочистительных заводах Манчестера, в многоквартирных домах Чикаго и шведских мебельных магазинах, которая радикально удешевляет и продукты питания, и одежду, и жилье, и мебель. Это не имеет ничего общего со струйкой. Такая открытость конкуренции после 1800 г. и сотрудничество, которого требуют бенефиты, сделали экономики, принявшие ее, поразительно более продуктивными, создавая в десять, тридцать, сто раз больше товаров и услуг, причем для самых бедных из нас.
Даже в уже развитых странах в последние десятилетия не наблюдается полной стагнации реальных доходов населения. Вы наверняка слышали, что "зарплаты не растут" или что "средний класс сокращается". Но вы также знаете, что не стоит верить всему, что вы читаете в газетах. Это не значит, что в богатых странах, таких как США, нет неквалифицированных специалистов, наркоманов, плохих родителей, дискриминируемых или просто ужасно невезучих. Недавно Джордж Пакер опубликовал книгу "Развертывание: An Inner History
