— Что за картина?
— Твой портрет.
— Что? — Кмитич усмехнулся, полагая, что его друг шутит.
Михал рассказал ему про свой последний визит в Италию, про Вилли и про его удивительные работы, пленившие душу Несвижского ордината.
Кмитич слушал молча, слегка поглаживая указательным и большим пальцами отросшие рыжеватые усы. Он знал о давнем увлечении Михала живописью, но и в самом деле полагал, что его друг в трудный для отчизны час забил себе голову явно не тем.
— Такой портрет, как ты мне тут расписал — это, конечно же, очень хорошо, — сказал Кмитич, когда Михал остановился, — но все это такая безделица, мой добрый сябр! Это ничто по сравнению с тем, что у меня на сердце. А на сердце у меня самая красивая девушка на свете — пани Александра Биллевич из Россиен.
— А как же твоя Маришка? — черные брови Михала удивленно взметнулись вверх. — Ты же уже женат, пусть она и осталась в Смоленске!
— Уже развелся. Маришка не может быть моей женой, если не хочет ехать из Смоленска ко мне. Это не по-супружески. Да и не любил я ее. Вот твою сестру я любил, и до сих пор обида на твоего отца осталась, царство ему небесное. Женился я, наверное, из-за злости, из-за мести, что ли. Никогда этого не делай, Михал! Это только хуже, и тебе, и той, на которой женился.
— Я и не собираюсь так делать, — буркнул в ответ Михал, — я просто постараюсь забыть свою Аннусю. Похоже, она по уши влюблена в Богуслава. Богуслав страшно ее ревнует. Я даже не хочу подавать повода для его жгучей ревности. Раньше думал, что он трясется над ней как опекун. Так нет же! Ан-нуся мне в последних письмах все время пишет, что скучает без дяди Богуслава, ждет, когда он вернется. Думаю, это первый шаг к большой любви. Да в такого и трудно не влюбиться! Он первый светский красавец во всей Речи Посполитой. Хотя, так хочется любить! Мне уже двадцать, а дамы сердца у меня нет! Тебе хорошо, у тебя в моем возрасте их уже столько было! А я так не умею. Мне надо сильно полюбить.
— Не поверишь! — засмеялся Кмитич и тут же, скривившись, схватился за бок. — Я всех своих девушек кахал, и мог жениться на каждой из них в любой момент. Но что-то внутри меня останавливало, говорило: постой, брат Самуль, не торопись, проверь ее временем, может, ты для нее просто очередной флирт. Вот так, сябр!
Михал ничего не ответил. Для него все равно было непонятно, как можно так быстро и просто жениться и тут же развестись.
Пока Мюллер осаждал Ясну Гуру, Ян Павел Сапега, приняв обещание Яна Казимира о булаве Великого гетмана, по Варшавско-Виленскому тракту добрался с войском до Тикоти-на и 17 декабря подошел к стенам Тикотинского замка — крепкой, хорошо укрепленной фортеции. Януш с возмущением отказался открывать ворота Сапеге, отказался подчиняться Яну Казимиру, отказал на все его требования и пригрозил Сапеге смертной казнью за ослушание — ведь месяц назад Сапега сам слал лист шведскому королю с признанием Унии.
— Тебе что царь московский, что польский король — все едино! — кричал Януш на оробевшего перед харизмой Великого гетмана Сапегу. — Тебе лишь бы булаву Великого гетмана атры-мать! Вот тебе булава! — Януш выставлял под длинный острый нос Сапеги смачный кукиш. — Тебе и твоему королю! Пока же только я командую армией Речи Посполитой!
Кандидат на должность Великого гетмана окружил замок и велел обстреливать крепость из пушек. Сапега не знал, что в последний день уходящего года в замке более не было Януша Радзивилла. Не знали этого ни полковник Юшкевич, ни личный урядник гетмана Герасимович, которые в последний раз виделись с Радзивиллом утром 31 декабря. Воспользовавшись затишьем — видать, в лагере Сапеги готовились к Новому году — оба офицера отправились к гетману, чтобы узнать, какие планы будут на ночь. На их стук в дверь никто не ответил. Но сама дверь была не заперта. Зайдя внутрь, оба замерли. Гетман спал. Он, полностью одетый, только без шапки, мирно лежал на спине в кровати со спокойным, даже умиротворенным видом.
— Выпил и спит, — шепнул Герасимович Юшкевичу.
— Буди его! — толкнул Герасимовича под локоть Юшкевич.
— Уж лучше вы, пан полковник, — смутился Герасимович, зная, как нелюбезен гетман, когда его нетрезвого будят.
— Пан гетман, — позвал полковник, — проснитесь! Уже скоро двенадцать! Может, проводим старый год за чаркой доброго вина? — и он подмигнул Герасимовичу, мол, вот как надо будить Радзивилла.
— Он уже, видать, проводил, — усмехнулся Герасимович, глядя на заставленный пустыми бутылками и кубками стол. Они подошли к кровати. Януш Радзивилл лежал не шевелясь, большой и какой-то желтый, словно вылепленный из воска.
«От курева», — подумал Герасимович, вспомнив, как много в последнее время пил и курил Великий гетман.
— Пан гетман! — вновь громко позвал полковник. — Просыпайтесь! Так и Новый год проспите!
Герасимович вопросительно взглянул на Юшкевича, приблизился и потряс Радзивилла за плечо. Офицеры испуганно переглянулись, когда рука Януша соскользнула с груди и безжизненно обвисла над дубовым полом.
— Матерь Божья, — дотронулся до руки гетмана Герасимович, — да она холодная! Пульса нет…
Оба сняли шляпы, крестясь, ошарашенно глядя сверху вниз на своего почившего командира.
— Как же так? — бросил Юшкевич на Герасимовича недоуменный взгляд. — Он же нормальный утром был! Или отравил его кто? Может, сердце?
— Все может быть, — Герасимович снова перекрестился, — царство ему небесное. Отмучился, — он закрыл глаза ладонью, словно думая или как будто ослепленный ярким светом, и постоял так несколько секунд. В голове Герасимовича крутился какой-то вихрь непонятных мыслей и чувств.
Юшкевич взглянул на стол, там, среди бутылей и кубков, лежало запечатанное письмо и записка — «Передать Кмити-чу. Секретно».
— Странно, — рассеянно провел рукой по лбу Герасимович, — пару дней назад он мне давал задание вообще отравить Кмитича за то, что тот покинул его, потом, правда, сам отменил приказ. Но я и не собирался его выполнять. Может, сам отравился? Он часто жаловался, что его дело проиграно полностью и жизнь закончилась.
— Надо прочитать письмо Кмитичу, — кивнул Юшкевич, — тогда, может, разберемся. Это явно предсмертная записка.
— Нельзя, пан полковник, — пригладил усы Герасимович, косо взглянув на Юшкевича, — тут написано «секретно».
— Но если Кмитич его предал? Какие могут быть секреты?! И где тот Кмитич?! Как мы ему передадим письмо?
— В самом деле, — покивал головой Герасимович, — и где мы того Кмитича найдем в нашем-то положении!
