Не исключено, что здесь уже сказывалось ощущение кризиса формы святочного рассказа. Но это можно только предполагать. Главное же, это утрата художественной структуры, замена тонкого нравственно-психологического воздействия голой дидактикой.
Лесков, как никто другой, был внимателен к истории интересующего нас жанра. В ряде его писем содержатся суждения по поводу судьбы святочного рассказа. Как на наиболее яркого представителя этого жанра он неизменно указывает на Ч. Диккенса. Лесков признавал, что форма рождественского, святочного рассказа «была возведена в перл в Англии Диккенсом» (Лесков Н. С. Соч., т. 11, с. 406.). В России он считал лучшими рождественскими рассказами - рассказы и повести Н. В. Гоголя. Себя считал в известной мере продолжателем и преемником Гоголя. «У нас не было хороших рождественских рассказов с Гоголя до «Запечатленного ангела». С «Запечатленного ангела» они опять пошли в моду» (Там же.).
Рассказ Лескова «Запечатленный ангел» был опубликован в 1873 г. Он представлял собой журнальный тип «рождественского рассказа» (как назовет его сам автор) объемом около 4 печатных листов. Таким образом, расцвет жанра Лесков относил к первой половине 70-х годов.
Характерной особенностью жанра святочного рассказа писатель считал фантастику, «элемент чудесного», в смысле сверхчувственного и таинственного, как он заявил в предисловии к сборнику святочных рассказов 1886 г. Но вместе с тем Лесков понимал известную искусственность архитектоники и приемов жанра, причем в лучших образцах. Однообразие он находил даже в лучших рождественских рассказах Диккенса. Нелогичную связь (или, как он говорил, «смазь», ибо нарушение логики, здравого смысла было именно смазью, недостатком) он считал неизбежной данью поэтики жанра. «Она очень часто сверкает белыми нитками даже у Диккенса» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 468.).
Лесков понимал, что винить автора в этом нельзя, «потому что это такой род литературы, в котором писатель чувствует себя невольником слишком тесной и правильно ограниченной формы. От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера.., чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть в роде опровержения вредного предрассудка, и, наконец, - чтобы он оканчивался непременно весело. В жизни таких событий бывает немного, и потому автор неволит себя выдумывать и сочинять фабулу, подходящую к программе. А через это в святочных рассказах и замечается большая деланность и однообразие» (Лесков Н. С. Жемчужное ожерелье. Святочные рассказы. М., 1886. Предисловие, с. 3.).
Лесков был сторонником отступления от некоторых строгих канонов жанра. Он считал, что «святочный рассказ, находясь во всех его рамках, все-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и свое время, и нравы».
Он полагал, что в святочном рассказе можно показать «событие из современной жизни русского общества... и между тем все бы это отвечало, форме и программе святочного рассказа, то есть было бы и слегка фантастично, и искореняло бы какой-нибудь предрассудок, и имело бы не грустное, а веселое окончание...».
Отвергая чудесное как сверхчувственное, таинственное, он требовал, чтобы в основе рассказа было «истинное происшествие!» (Там же, с. 4.). Так и писались его святочные рассказы большого объема - «Запечатленный ангел», «Жемчужное ожерелье» и другие, не говоря уже о рассказах для газет.
История о «запечатленном ангеле» рассказывается в канун Нового года, оканчивается благополучно, и, не смотря на то, что она и «священная» и даже «страшная», «чудесное» получает в ней самое простое объяснение, хотя «белые нитки» полностью не устранены (Критика указала на неправдоподобие финала рассказа: переход через Днепр по цепям, скоропалительное принятие православия рабочими-старообрядцами.).
«Жемчужное ожерелье» как бы иллюстрирует то утверждение Лескова, что святочный рассказ должен иметь мораль «в роде опровержения вредного предрассудка», в данном случае - предрассудка о том, что дарить жемчуг - к слезам.
Лесков больше всего ценил, и это вполне понятно, не мораль, а художественное впечатление, которое оставалось от рассказа. Святочные рассказы Лескова, публиковавшиеся в газетах, в отличие от журнальных носят характер более легкого, занимательного и подчас веселого чтения. Как многие рассказы писателя, они построены на каком-то анекдотическом случае, за которым скрываются серьезные жизненные ситуации. И «Чертогон» (1879) и «Путешествие с нигилистом» (1882) несут в себе элементы приключения, фантастики (борение котов в «Чертогоне», появление нигилиста, исчезновение шулера в «Путешествии»), декларируется нечто «загадочное» и «страшное», в них есть чудесное (хотя и с полуироническим наполнением) и благополучный конец. Но, главное, все рассказанное - «истинное происшествие». Лесков «иногда не позволяет себе увлечься слащавой сентиментальностью, не разрешает себе художественной бестактности. Реализм не приносится в жертву слабым сторонам жанра. Лишь в отдельных журнальных рассказах, таких, как «Неразменный рубль», можно найти отзвук сентиментальности.
Лесков затушевывает некоторые черты святочного рассказа, например, обнажение социального неравенства, но вместе с тем не включает в него и чувствительной благотворительности как средства разрешения социальных противоречий.
В этом отношении Лесков, безусловно, сходен с Чеховым 80-х годов. Теория и практика святочного рассказа Лескова не могла не привлекать Чехова. Анекдотический случай, «страшное», переходящее в комическое, и, главное, истинность происшествия характерны для рассказов раннего Чехова, его первых святочных рассказов.
Не чуждо было и другое - Лесков был сторонником «художественной экономии», отвергал и «фельетонный приступ» и «необходимость обобщений в конце», как случилось с рассказом «Чертогон» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 468 (письмо Суворине от 25 декабря 1879).). Больше всего он ценил художественность. Чехов, сохранив черты поэтики святочного рассказа Лескова, пошел, однако, дальше.
Наиболее острый из всех святочных рассказов Чехова раннего периода - «Сон». Писался он для «Осколков» в 1884 г., но Лейкин отклонил его и через год передал в «Петербургскую газету». «Рассказ... длинен по изложению, но бросать я его не стану...», - писал он Чехову (Летопись.., с. 98.).
Трудно согласиться с мнением редактора «Осколков».
Скорее всего острота ситуации, обнаруживающей крайнее неблагополучие жизни городской бедноты («безысходное горе, болезнь, преступление, продажный разврат»), испугала Лейкина. (А иначе почему бы и не бросить рассказ, как предлагал сам автор).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
