— А ты возьми! Ты у нас умный мальчик или где?..
— Да как я возьму-то?..
Тут Вован размахнулся и коротко и страшно ударил Федора по шее, и тот сел в снег. Глаза у него сделались бессмысленные, стало нечем дышать, и, посидев так короткое время, он покорно и беззвучно свалился на бок.
— Ты, щемло!.. — наклонившись, в самое лицо ему сказал Вован. — Я тебе без балды говорю — гони бабки, или сгинешь, и телка твоя сгинет, и мамка до кучи! Ты на цырлах должен бегать, чтоб тебя завтра же не замочили, а ты тут разлегся! Вставай, чмо!
Федор слышал его, но как будто издалека, и казалось ему, что он лежит у моря и море шумит и накатывает на него, и он еще мельком удивился — откуда в Москве море.
Он был на море раз или два в жизни — мать возила его в отпуск. Он лежал щекой на теплом песке, и тому уху, которым он прижимался к песку, было глухо, совсем глухо, а в другое ухо шумело море, и это было замечательно.
— Короче, сроку у тебя три дня, — сказал отвратительный махорочный голос. — Будешь хорошим мальчиком, все вернешь обратно, и разбежимся. Начнешь мозги втирать, трындец тебе, салага! И бабцам твоим трындец! Доперло или нет, шушара вонючая?!
— Доперло, — хрипло сказал Федор и сел. В голове у него шумело.
— Вот и ладушки. А теперь ввали ему, чтоб лучше запомнил, и разбежимся.
Они били его вдвоем, почти посреди улицы, белым днем. Федор даже не пытался сопротивляться. Он никогда не пытался сопротивляться, да и били его первый раз в жизни. Сосредоточенно, серьезно, как будто делали важную работу. Он все закрывал голову и уши, по ушам получалось как-то особенно больно, а потом ему вдруг стало все равно. И боль притупилась. Они били его ногами, и, кажется, ребра хрустели, и что-то теплое текло по лицу, и он думал, что это слезы. На миг ему стало стыдно, что он плачет, а потом он забыл об этом, потому что вдруг вернулась боль, оглушительная, острая до рвоты, и вместе с болью вернулась реальность.
Федор Башилов увидел себя в переулке, где по бокам дороги лежат отваленные снегоочистительной машиной грязные островерхие сугробы. Увидел, как его бьют, прижав спиной к желтой стене, а он заваливается на бок, но один из тех, кто бьет, придерживает его, не дает упасть, чтобы ловчее было бить. И собственное залитое кровью лицо увидел Федор и понял, что не плачет, а просто кровь течет.
И в эту секунду его жизнь остановилась. Вся жизнь вокруг остановилась.
Замерло ревущее машинами Садовое кольцо, замерло солнце в морозном тумане, замер дядька, покупавший в киоске сигареты и старательно отводивший глаза от драки в переулке. Замерли голуби, толкавшиеся возле продавца булочек с сосисками, замер и сам продавец, выставив из башлыка совершенно красный алкогольный нос. И ничейный пес, бежавший по тротуару, прихрамывая на одну лапу, замер тоже.
Из замершей стеклянной пустоты, в которую превратился воздух, очень медленно к лицу Федора Башилова стал приближаться желтый кулак с ободранными костяшками. Он приближался, чтобы ударить, и Федор пристально на него смотрел, а потом очень медленно поднял руку и перехватил кулак.
Господи, помоги мне!..
И жизнь Федора Башилова, словно помедлив на перепутье, двинулась совершенно в другом направлении.
Мир пришел в движение.
Желтый кулак не достал до его лица, Федор пригнулся и двинул ногой наугад, и, видимо, попал, потому что противник вдруг издал вопль и куда-то делся, а потом Федор увидел, что он стоит у стены, раскрыв по-рыбьи рот, и обеими руками придерживает собственную ширинку, словно опасаясь за ее дальнейшую судьбу. Но тут налетел второй, тот, что с самого начала порывался ему «ввалить», и плохо пришлось бы Федору, если бы в переулок крадучись не въехала громадная, как бронепоезд, черная машина.
Она сразу заняла весь переулок, почти цепляя зеркальными ушами за стены домов, и мягко остановилась. Дерущиеся мешали ей, не давали проехать.
— Ешкин кот, — негромко сказал Гена Березин, перегнувшись через руль. — Сплошная метель.
— Двое на одного?
— Да вроде так. Можно мне выйти, Олег Петрович?
В зеркале заднего вида Олег встретился глазами с глазами водителя и отвернулся. Это означало — валяй!..
— Э-эх! — залихватски выдохнул Гена и открыл свою дверь.
И тут уж остановилась жизнь Олега Петровича. Он почувствовал эту ее остановку совершенно явно.
Стукнуло и провалилось куда-то сердце, из сознания исчезли привычный уличный шум и негромкое урчание мощного мотора, замерли парни, старательно тузившие друг друга в переулке. Голубь, распахнув крылья, повис между желтыми стенами домов.
Из стеклянной пустоты, в которую превратился воздух, вдруг соткалась странная фигура человека, который то ли улыбался, то ли подмигивал, словно собираясь что-то сказать.
Сердце вернулось на место, подпрыгнуло и понеслось, чмокнула дверь, которую захлопнул за собой предусмотрительный Гена, и жизнь повернула совершенно в другую сторону.
Не туда, куда двигалась раньше.
— Ч-черт, — просипел Олег Петрович, вытер сорершенно сухой лоб и опустил стекло окна.
— Э, мужики! Вы чего тут канителитесь? Дорогу перегородили, ни пройти, ни проехать!
— Отвали отсюдова, носорог! Без тебя разберемся!
Напрасно они так с Геной Березиным, подумал Олег Петрович. Как бы им всерьез не влетело.
И еще он подумал про того человека, который привиделся ему в переулке.
На кого-то он был похож, только вот на кого?.. Не упомнить.
— Это кто носорог? — весело удивился Гена. — Это я носорог?
Он обошел сверкающий капот машины, простиравшийся почти от стены до стены, и приблизился к троице.
Положение он оценил как не слишком шоколадное.
Один из парней, с длинными черными волосами, был довольно сильно избит — из носа на снег капало красное, куртка порвана, и вид в общем помятый. Двое других, разгоряченные сражением и сопротивлением длинноволосого — а еще только заруливая в переулок, Гена видел, как тот сопротивлялся, — жаждали крови. Гена мешал им получить свою порцию удовольствия, так сказать, сполна.
— Короче, кончай канитель, — приказал Гена, добравшись до троицы. — У меня шеф в машине скучает, а у него дела! Р-разошлись! — вдруг гаркнул он так, что тот самый голубь чуть не свалился с карниза на пятом этаже, куда уже было пристроился разгуливать с важным видом.
Но те двое, недополучившие удовольствия от жизни, видимо, поняли все неправильно. Генин грозный приказ они и как приказ-то не восприняли, а восприняли как попытку помешать им получать удовольствие!
Окровавленный длинноволосый остался стоять, привалившись к вымороженной стене. Он тяжело дышал и пробовал нагнуться за рюкзаком, валявшимся у него под ногами, но у него не получалось, он то и дело хватал себя за ребра и морщился. А те двое, переглянувшись, двинули на Гену Березина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
