– Да ведь я прочел ответы перед тем, как выходить, – оправдывался старшина. – Никто не возражал.
– Я в это время выходил из комнаты, – сказал Петр Герасимович. – А вы-то как прозевали?
– Я никак не думал, – сказал Нехлюдов.
– Вот и не думали.
– Да это можно поправить, – сказал Нехлюдов.
– Ну, нет, теперь кончено.
Нехлюдов посмотрел на подсудимых. Они, те самые, чья судьба решилась, все так же неподвижно сидели за своей решеткой перед солдатами. Маслова улыбалась чему-то. И в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство. Перед этим, предвидя ее оправдание и оставление в городе, он был в нерешительности, как отнестись к ней; и отношение к ней было трудно. Каторга же и Сибирь сразу уничтожали возможность всякого отношения к ней: недобитая птица перестала бы трепаться в ягдташе и напоминать о себе.
XXIV
Предположения Петра Герасимовича были справедливы.
Вернувшись из совещательной комнаты, председатель взял бумагу и прочел:
– «188* года апреля 28 дня, по указу его императорского величества, окружной суд, по уголовному отделению, в силу решения господ присяжных заседателей, на основании 3 пункта статьи 771, 3 пункта статьи 776 и статьи 777 Устава уголовного судопроизводства, определил: крестьянина Симона Картинкина, 33 лет, и мещанку Екатерину Маслову, 27 лет, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы: Картинкина на 8 лет, а Маслову на 4 года, с последствиями для обоих по 28 статье Уложения. Мещанку же Евфимию Бочкову, 43 лет, лишив всех особенных, лично и по состоянию присвоенных ей прав и преимуществ, заключить в тюрьму сроком на 3 года с последствиями по 49 статье Уложения. Судебные по сему делу издержки возложить по равной части на осужденных, а в случае их несостоятельности принять на счет казны. Вещественные по делу сему доказательства продать, кольцо возвратить, склянки уничтожить».
Картинкин стоял, так же вытягиваясь, держа руки с оттопыренными пальцами по швам и шевеля щеками. Бочкова казалась совершенно спокойной. Услыхав решенье, Маслова багрово покраснела.
– Не виновата я, не виновата! – вдруг на всю залу вскрикнула она. – Грех это. Не виновата я. Не хотела, не думала. Верно говорю. Верно. – И, опустившись на лавку, она громко зарыдала.
Когда Картинкин и Бочкова вышли, она все еще сидела на месте и плакала, так что жандарм должен был тронуть ее за рукав халата.
«Нет, это невозможно так оставить», – проговорил сам с собой Нехлюдов, совершенно забыв свое дурное чувство, и, сам не зная зачем, поспешил в коридор еще раз взглянуть на нее. В дверях теснилась оживленная толпа выходивших присяжных и адвокатов, довольных окончанием дела, так что он несколько минут задержался в дверях. Когда же он вышел в коридор, она была уже далеко. Скорыми шагами, не думая о том внимании, которое он обращал на себя, он догнал и обогнал ее и остановился. Она уже перестала плакать и только порывисто всхлипывала, отирая покрасневшее пятнами лицо концом косынки, и прошла мимо него, не оглядываясь. Пропустив ее, он поспешно вернулся назад, чтобы увидать председателя, но председатель уже ушел.
Нехлюдов нагнал его только в швейцарской.
– Господин председатель, – сказал Нехлюдов, подходя к нему в ту минуту, как тот уже надел светлое пальто и брал палку с серебряным набалдашником, подаваемую швейцаром, – могу я поговорить с вами о деле, которое сейчас решилось? Я – присяжный.
– Да, как же, князь Нехлюдов? Очень приятно, мы уже встречались, – сказал председатель, пожимая руку и с удовольствием вспоминая, как хорошо и весело он танцевал – лучше всех молодых – в тот вечер, как встретился с Нехлюдовым. – Чем могу служить?
– Вышло недоразумение в ответе относительно Масловой. Она невинна в отравлении, а между тем ее приговорили к каторге, – с сосредоточенно мрачным видом сказал Нехлюдов.
– Суд постановил решение на основании ответов, данных вами же, – сказал председатель, подвигаясь к выходной двери, – хотя ответы и суду показались несоответственны делу.
Он вспомнил, что хотел разъяснить присяжным то, что их ответ: «Да – виновна», без отрицания умысла убийства, утверждает убийство с умыслом, но, торопясь кончить, не сделал этого.
– Да, но разве нельзя поправить ошибку?
– Повод к кассации всегда найдется. Надо обратиться к адвокатам, – сказал председатель, немножко набок надевая шляпу и продолжая двигаться к выходу.
– Но ведь это ужасно.
– Ведь, видите ли, Масловой предстояло одно из двух, – очевидно желая быть как можно приятнее и учтивее с Нехлюдовым, сказал председатель, расправив бакенбарды сверх воротника пальто, и, взяв его слегка под локоть и направляя к выходной двери, он продолжал: – Вы ведь тоже идете?
– Да, – сказал Нехлюдов, поспешно одеваясь, и пошел с ним.
Они вышли на яркое веселящее солнце, и тотчас же надо было говорить громче от грохота колес по мостовой.
– Положение, изволите видеть, странное, – продолжал председатель, возвышая голос, – тем, что ей, этой Масловой, предстояло одно из двух: или почти оправдание, тюремное заключение, в которое могло быть зачислено и то, что она уже сидела, даже только арест, или каторга, – середины нет. Если бы вы прибавили слова: «Но без намерения причинить смерть», то она была бы оправдана.
– Я непростительно упустил это, – сказал Нехлюдов.
– Вот в этом все дело, – улыбаясь, сказал председатель, глядя на часы.
Оставалось только три четверти часа до последнего срока, назначенного Кларой.
– Теперь, если хотите, обратитесь к адвокату. Нужно найти повод к кассации. Это всегда можно найти. На Дворянскую, – отвечал он извозчику, – тридцать копеек, никогда больше не плачу.
– Ваше превосходительство, пожалуйте.
– Мое почтение. Если могу чем служить, дом Дворникова, на Дворянской, легко запомнить.
И он, ласково поклонившись, уехал.
XXV
Разговор с председателем и чистый воздух несколько успокоили Нехлюдова. Он подумал теперь, что испытываемое им чувство было им преувеличено вследствие всего утра, проведенного в таких непривычных условиях.
«Разумеется, удивительное и поразительное совпадение! И необходимо сделать все возможное, чтобы облегчить ее участь, и сделать это скорее. Сейчас же. Да, надо тут, в суде, узнать, где живет Фанарин или Микишин». Он вспомнил двух известных адвокатов.
Нехлюдов вернулся в суд, снял пальто и пошел наверх. В первом же коридоре он встретил Фанарина. Он остановил его и сказал, что имеет до него дело. Фанарин знал его в лицо и по имени и сказал, что очень рад сделать все приятное.
– Хотя я и устал… но если недолго, то скажите мне ваше дело, – пойдемте сюда.
И Фанарин ввел Нехлюдова в какую-то комнату, вероятно, кабинет какого-нибудь судьи. Они сели у стола.
– Ну-с, в чем дело?
– Прежде всего я буду вас просить, – сказал Нехлюдов, – о том, чтобы никто не знал, что я принимаю участие в этом деле.
– Ну, это само собой разумеется. Итак…
– Я нынче был присяжным, и мы осудили женщину в каторжные работы – невинную. Меня это мучает.
Нехлюдов неожиданно для себя покраснел и замялся.
Фанарин блеснул на него глазами и опять опустил их, слушая.
– Ну-с, – только проговорил он.
– Осудили невинную, и я желал бы кассировать дело и перенести его в высшую инстанцию.
– В сенат, – поправил Фанарин.
– И вот я прошу вас взяться за это.
Нехлюдов хотел кончить поскорее самое трудное и потому тут же сказал:
– Вознаграждение, расходы по этому делу я беру на себя, какие бы они ни были, – сказал он, краснея.
– Ну, это мы условимся, – снисходительно улыбаясь его неопытности, сказал адвокат.
– В чем же дело?
Нехлюдов рассказал.
– Хорошо-с, завтра я возьму дело и просмотрю его. А послезавтра, нет, в четверг, приезжайте ко мне в шесть часов вечера, и я дам вам ответ. Так та€к? Ну и пойдемте, мне еще тут нужны справки.
