– Катя, – перебил я рассказ о чем-то из мира ремонта, – ты меня любишь?
Катя, которая как раз показывала в лицах тупого бригадира, захлопала глазами.
– Что-то случилось? – спросила она. Я замотал головой.
– Любит! – пришла на помощь Машка. – И я люблю. Так что там дальше было, мама, рассказывай!
Я продолжал изображать внимание, а сам пытался понять, что же нас теперь объединяет. Регистрационный штамп? Место жительства? Это, конечно, да, но проблемы-то теперь у каждого автономные. Я за Катю ребенка не выношу, деньги она за меня не заработает…
– А чего там у Наташки с Марашкой? – вспомнил я. – Чем все кончилось?
– Да не кончилось у них, – нахмурилась Катя, – задурил ей твой Марашко голову.
– Ты же сама просила ее взбодрить!
– Взбодрить, а не голову дурить! Что-то у них там серьезное намечается. По-моему.
Я ожил. Вот она, наша общая проблема! Мы ее вместе заварили, нам и расхлебывать. Я набрал Шурин домашний номер. Там было глухо занято. Тогда я перезвонил на мобильник.
– Привет! – заорал поэт. – А мы тут как раз чай пьем, о вас говорим!
– Вы – это кто?
– Мы с моей киской, – Шура перешел на грудное журчание, – с лапушкой моей!
«Действительно,- подумал я, – серьезно у них!»
– И что вы про нас говорите?
– Завидуем. Любовь у вас. Страсть. Ребенок общий. Вторая молодость!
Марашко захихикал.
– У нас вторая молодость, – сказал я, – а у тебя второе детство. Или ты еще из первого не выбрался? Ладно, пока. Наташке привет!
Я положил трубку и собирался доложить свои соображения Кате, но обнаружил только Машку.
– А куда мама делась? – спросил я.
– Пошла тете Наташе звонить. А давай теперь поиграем. А то ску-у-учно.
– А у бабушки Иры весело было?
– У твоей мамы? – не преминула уточнить маленькая ехидина. – Да, там со мной играли, кормили. Там детей много всяких.
– Так чего ж ты там не осталась?
– По маме соскучилась. Давай хотя бы в слова поиграем! Лучше в рифмы.
– Пакля! – тут же вспомнил я Незнайку.
– Спектакля! – по хитрой роже Маши было очевидно, что эту хохму она знает.- Теперь я. Солнце.
– Донце,- на сей раз я процитировал Маяковского.
– Нет такого слова!
– Есть. Даже стихи есть, – я продекламировал фрагмент про «дней последних донце».
Машка набычилась и, не найдя других аргументов, врезала мне по плечу. Пришлось идти врукопашную. На визг появилась хмурая мама. Она быстро навела порядок и со скандалом загнала ребенка в ванную. Действовала Катя при этом сурово, порывами до свирепости.
– Ты чего? – удивился я.
– Я-то ничего. А вот твой поэт… У Наташки ребенок будет!
– Ну и хорошо! Будет дружить с нашим.
– С нашей.
– С нашим ребенком. Трагедия в чем?
– Ты что, не соображаешь? – Катя, как обычно, очень похорошела от ярости. – У Наташки же свой мужик есть. А тут Марашко твой, женатый, между прочим! И что она теперь своему… м-м-м… Андрею скажет?
– Пусть скажет, что это от него.
– Да они не встречались уже черт знает сколько! Я почувствовал, что не в силах вести бессмысленные споры.
– Признаю,- повесил я буйну голову,- моя ошибка. Завтра же пристрелю Марашку, а Наташкиному мужику скажу, что ребенок, например, от тебя.
– Какие все остроумные! – Катя не была расположена шутить. – Прямо сейчас позвони этому уроду и скажи… Сам знаешь что сказать!
Я уже был не рад, что нашел для нас с Катей такую животрепещущую общую проблему.
**
Вопросом, люблю ли я его, Сергей меня сильно озадачил. Я задумалась и обнаружила странную вещь – мы в жизни перестали пересекаться. До такой степени, что мне даже не приходит в голову с ним посоветоваться по поводу, например, плитки. Мы ее купили с Петровичем и Машкой, то есть я заплатила, оформлял все Петрович, а выбирала Маша.
Я от изобилия через десять минут одурела и вообще перестала соображать. Как хорошо было при социализме! Если и был выбор, то примитивный: вам какую плитку, синенькую или зелененькую? О рисунке, размере и прочих глупостях речь не шла. Если бы не ребенок, я бы ничего не смогла купить, я бы заплакала и ушла, не в силах осмыслить это безумное и ненужное многообразие. Но Маша, видимо, принадлежит уже к следующему поколению, она быстро сориентировалась, заявила, что хочет плитку с пингвинчиками, и я почти не удивилась, когда мы ее нашли. Представляете, лет бы двадцать назад такой каприз!
Я, когда была маленькая, обожала рассматривать немецкие каталоги, которые валялись у моей бабушки. Это было что-то невероятное! Тапочки под цвет пеньюара, полотенца в ванне под цвет кафеля, цветное постельное белье… А школьные принадлежности! За любой пенал, который был там сфотографирован (и которые сейчас за копейки продаются во всех магазинах), любой школьник заложил бы не только душу. Это сейчас шариковые
ручки и майки раздаются на всех презентациях, а я хорошо помню, как у нас в городе году в девяностом проходила выставка «Компьютеры в жизни США» и люди душились в очереди, чтобы получить бесплатный пакетик (!), буклетик и значок. Убивались просто.
Короче, трудное у нас было детство, не готовы мы еще к такому изобилию.
– Сергей, как ты относишься к пингвинам? – завела я разговор.
Дело было вечером, когда Сергей уже притащился
с работы.
– Нормально.
– То есть, если у нас в ванной будут пингвины, это нормально? В туалете не нужно, там что-нибудь поспокойнее, а вот в ванной, я думаю, в самый раз…
Я сама себя прервала на полуслове, потому что Сергей смотрел на меня расширенными от ужаса глазами, явно воображая небольшую колонию пингвинчиков, весело бултыхающихся среди льдин.
Минут через десять, когда мы с Машкой наконец отсмеялись и показали ему образцы кафеля, он пришел в себя.
– Ну, девчонки, вы даете! Ладно, пингвины так пингвины. Вы ведь все уже купили, теперь-то чего спрашивать.
Действительно, чего… Какой-то гадкий осадок от этого остается. Как будто мы общежитие строим, а не совместную квартиру. Я ведь жить буду не с Петровичем и не с Людой.
Только я собиралась поделиться своим горем с Наташкой, как нарвалась на очередное потрясение. Подруга взяла трубку крайне бодрая.
– Мы тут отмечаем. Чаем.
– Что? Почему чаем?
– А мне теперь тоже пить нельзя.
– ? Ладно, все, колюсь. Я тоже беременная. Ура?
– Э-э-э… Ура… А-а-а… Уф, ты меня ошарашила. Давно?
– Месяц. Вот это мы и отмечаем.
– Поздравляю.
Дальше я еще что-то автоматически говорила, а сама пыталась сообразить. Если месяц, значит забеременела она сразу после своей депрессухи. С Андреем она уже тогда не общалась, то есть из всех возможных пап остается Марашко. Вот ужас-то! Во-первых, женат, во-вторых, раздолбай редкостный, в-третьих, мы их сами зачем-то познакомили. Хотели как лучше, получилось как всегда.
