А потом мы добрались до совсем свежих могил, и глазеть по сторонам расхотелось. Велика радость смотреть на бесконечные ряды неосевших холмиков и кое-как воткнутых в землю крестов, на нескончаемое поле, размеченное на ровные прямоугольники колышками и веревками, и разверстые ямы. И все те же белые лепестки, перекопанные, смешанные с кладбищенской землей. Видимо, все же дикорастущие. Странно.
– Вот здесь, – сказал сторож. – Раз, два, три, четыре. Сейчас на всякий эдакий номера с фамилиями сверю. – Он посветил на потрепанные листки, бормоча под нос. – Да, все правильно. Уходить будете, место пометьте как-нибудь, чтобы по свету найти, а то вона что творится, сам путаюсь.
– Спасибо, отец, – сказал Вадим.
– Ну, бывайте. И это… сторожить бы кого оставили. А то ушлый народ уже догадался своих покойников в чужие могилы подхоранивать.
– Это как?
– А ночью приезжают, только втихушку, со стороны леса или через поле, находят яму свежую, чуток подкапывают, покойника землей присыпают, и все. Без гроба даже. Не по-людски совсем, – он сплюнул. – Экономят, вишь. Так что оставьте кого сторожить.
– Понятно. Спасибо тебе.
– Бывайте, – сторож махнул рукой и побрел прочь.
– Ну что, двое работают, двое светят, меняемся по часам?
– А как еще? Хорошо, что не зима.
– Это да. Марья, держи фонарик, – скомандовал Вадим. – Поехали.
Мы сменились. Потом еще раз. И еще.
– Не успеем, – сказал Вадим, выбравшись из уже готовой ямы. – Полночь, два часа на одну могилу, а еще хорошо бы поспать перед рабочим днем часа три хотя б.
– Сегодня две и завтра две, – предложила я, протягивая ему пачку влажных салфеток.
– Да. По-другому не выйдет. Тогда завтра вы, – кивок в сторону коллег, устроившихся у подножья свежего холма, – своих забираете и хороните, чтобы на работу смогли послезавтра спокойно выйти. А вечером снова сюда вчетвером приедем. Для шефа и Машиной подруги выкопаем.
– Для внучки шефа и сына моей подруги, – поправила я, роясь в пакете с едой. Я не суеверна, и все же в таких вещах лучше выражаться точно.
– Да, нехорошо оговорился, – согласился Вадим.
По копченому окорочку и литру колы на нос. О еде вспомнили уже на окраине города, пришлось покупать то, что нашлось в круглосуточном магазинчике, – не требующее даже минимальной готовки, плюс источник кофеина с глюкозой. Без кофеина нынче никак. О том, что неплохо бы прихватить нитяные перчатки, не вспомнили вообще, руки сотрем, как пить дать. Нескольких полосок бактерицидного пластыря из моей сумочки на всех не хватит. Еда – черт с ней, но перчатки завтра надо раздобыть. Михалыча, что ли, спросить – у него, как в Греции, все есть.
– По домам развезешь или снова ночевать на работе будем? – спросила я у Вадима.
– По домам, наверное. Дороги пустые, за полчаса вас раскидаю. В своей постели все же удобней, чем на парте.
Это точно. Интересно, дома есть что-то съедобное? Ив, кажется, по телефону говорил, что собирается сегодня дома ночевать. Значит, борщ доест, а не доест – завтра выливать придется. Макароны вроде оставались и крупы… ладно, утром разберусь.
– Хорошего помаленьку, – я поднялась, подхватывая лопату. – Раньше сядем – раньше выйдем. Вадим, свети.
Ива дома не оказалось. Господи, они там друг у друга на головах, что ли, спят? В ординаторской – один диванчик, а палаты переполнены. Или по расписанию? Сил добраться до душа еще хватило. На то, чтобы проверить, есть ли что съедобное на завтра, – уже нет. Ну и черт с ним. Утро вечера мудренее.
Может, оно и в самом деле мудренее, когда выспишься по-человечески. А после трех часов сна – едва ли. Я всегда искренне завидовала людям, которые способны месяцами спать по четыре-пять часов и при этом не выглядят как зомби. Хорошо хоть, холодильник работает, как положено: несчастный борщ есть еще можно. Я уже традиционно прошла пешком половину дороги, традиционно же пробежалась за автобусом – зато проснулась и на работе появилась более или менее похожей на человека.
У входа стояли пикетчики с плакатами, вот людям не спится. Завидев, как я подхожу к воротам, оживились, подняли раскрашенные простыни повыше и даже попытались что-то скандировать. Вышло не очень, пионерские речовки и то слаженней. Я открыла кодовый замок, показала им средний палец – не надо бы, но настроение ни к черту. Калитка хлопнула за спиной, отгородив меня от справедливого возмущения общественности. Как все-таки хорошо, что я не работаю с людьми.
– Вадим, доброе утро, – сказала я, выходя из раздевалки. – Не знаешь, давно эти ненормальные стоят?
– Шеф умер.
– Не смешно.
– Шеф умер, – повторил Вадим. – Ночью. Я, когда вас развез, решил домой не ехать, чтобы мать лишний раз мозги не компостировала. Поднялся на кафедру, у шефа свет горел, думаю, дай зайду. А он лицом на столе лежит. Окоченевший. Трупные пятна в состоянии гипостаза.
– Три-четыре часа, значит, – машинально откликнулась я. – Впрочем, надо температуру смотреть… Что ж он никого не позвал?
– Четыре часа, если быть точным. Кто теперь скажет, чего он не позвал… Были в это время наши, но внизу. Может, не докричался. На вскрытии – острый инфаркт миокарда, признаки кардиогенного шока.
– Кто исследовал? – поинтересовалась я. – Со стороны, что ли, пригласил?
– Я и исследовал.
– Я бы не смогла.
– Эх, Машка… Зеленая ты еще совсем, оказывается. То, что на столе, – это уже просто биологический объект.
Как говорит… говорил шеф, всему есть предел. Я не стану вскрывать человека, с которым проработала столько лет и который был скорее другом, нежели начальником. Точно так же, как ни один хирург не возьмется оперировать друга или родственника, если речь не идет о чем-то сложнее панариция. Хотя лично мне наплевать, что станет с моим телом после того, как умру, – а все равно не буду.
– Жене его позвонил, сказал, – продолжал Вадим. – Договорились, что завтра его вместе с внучкой отсюда заберем, чтобы домой не отдавать. И в одну могилу. Разрешение пробью… я ж теперь вроде как и.о.
– Понятно.
– Кстати, у него на сердце один рубец уже был.
– Ничего себе…
– Я тоже не знал. Такие вот дела.
– Со всем остальным как?
– Все так же. Везут. Договоренности на вечер в силе, как и все остальное.
Пока это самое важное. Что будет важным потом, доживем – увидим. Если доживем, конечно. Происходящее давно вышло за рамки обыденности, а значит, привычные оценки потеряли смысл. Остается руководствоваться только целесообразностью, все остальное побоку. Когда эта чертовщина закончится, можно будет собрать информацию и сделать выводы. Если не засекретят, к чертовой матери. Сейчас, конечно, не такие параноики, как в тридцатых, когда скрывали даже количество произведенных в стране презервативов, но откровенно странных решений тоже хватает. Открыто смертность по позавчерашнему дню до сих пор не дали, хотя это вполне объяснимо: за три дня такую статистику не собрать. А вот то, что до сих пор теле- и радиоканалы утверждают, будто ничего сверхъестественного не произошло, обычная вспышка гриппа – куда хуже. Цензура, как она есть. Даже странно – когда появился «свиной» штамм, СМИ активно нагнетали истерию, хотя достаточно было сравнить смертность по старым сезонным штаммам и новому, чтобы понять: истерить незачем. А сейчас все активно делают вид, что ничего не происходит. Разве что в блогах может быть шумно, но добраться до Сети и вдумчиво изучить, что творится в социальных сетях, не было времени. Я бы и про официальные версии не знала, если бы в секционном зале не стояло радио, которое вместо обычных музыкальных каналов настроили на новостные – надо же знать, что делается за стенами бюро. А как тут узнаешь, если домой добираешься только для того, чтобы рухнуть в кровать, – и то не каждый день? Сегодня вечером вот снова на кладбище.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
