– Не понимаю, – признался Петр. – Куда его дальше опускать, если он и так уже не человек, а человечек?
– Борзый бычок, – с необыкновенной благостью заметил абонент. – Ты чей, Робин Гуд? Ты каковских будешь, а?
Петр оторвал трубку от уха и задумался. «Каковских». Что за вопрос? Он сам по себе, он… он…
Его вдруг охватило отчаяние – всепоглощающее, такое, от которого холодеют пальцы и кружится голова. Кто он?
– Куда пропал? – Крикнули в динамике. – Эй, бычок, не прячься! Ты где?
– Я? – Дико озираясь, спросил Петр. – Я здесь. На чердаке.
– На каком чердаке, мудило?
– Не знаю, – сказал он и отключил трубку.
Вокруг стояла жаркая духота, насыщенная запахом гнили и чего-то еще – резкого, отвратительного, забившего ноздри. Луч света, протиснувшийся сквозь дыру в кровле, золотил витающую в воздухе пыль и согревал коленку. Дождя на улице не было, но черные стропила сочились влагой. Тут и там возвышались серые сталагмиты птичьего дерьма, самый ближний упирался Петру в ботинок.
Он брезгливо отдернул ногу и вскочил, но, треснувшись макушкой о деревянную балку, присел обратно.
Вопросов было много. Первый – «кто я?», второй – «где я», третий…
Петр поразился тому, как быстро возник этот список. Словно он только и делал, что выяснял, – каждое утро. Правило, выработанное за время отлежки… где?.. ладно, это потом. Правило диктовало: проснувшись, не открывай глаза. Пусть к тебе обратятся, назовут по имени. С этого начнется день.
«Бычок», «безбашенный» и еще как-то. Нет, такие имена его не устраивали.
Петр вздохнул и осмотрелся. Крыша двускатная, значит, не многоэтажка. Десяток разбитых бутылок и море бумаги, в основном – темные покоробившиеся газеты. В них можно почерпнуть хоть какие-то сведения, но Петр предвидел, что статьи о человеке на чердаке там не будет. Никто не подскажет, никто не объяснит.
Он пошевелился, и под рукой что-то громко зашуршало. Это был желтый полиэтиленовый пакет с грустным верблюдом и маленькими, чуть повыше верблюда, пирамидами. В пакете лежала толстая записная книжка, пачка сигарет, банка пива и круглый сверток с надписью «BIG MACK». Большой мак оказался мятым, сырым бутербродом. Петр не выдержал и куснул. Котлета была жесткой, а булка, наоборот, тягучей, как резина, но голод заставлял его кусать снова и снова, пока бутерброд не кончился. Опорожнив банку с пивом, Петр отбросил ее назад и, похлопав себя по карманам, разыскал зажигалку.
Затушив окурок, он сладко потянулся. За сигареты спасибо, за пиво тоже, но откуда записная книжка? Повинуясь неожиданному и какому-то невнятному порыву, он открыл ее на букве «Н».
Мозг кольнуло электрическим разрядом. В начале страницы находились какие-то фамилии с номерами, а под ними, другой пастой и другим почерком было написано: «Нуркин». Дальше, ломая жанр телефонной книги, шел столбец сплошного текста, занимавший – Петр проверил – два листа.
«Сперва пожри».
Он сдержал благодарную отрыжку и уже не смог оторваться.
«Ты Петр Еремин. Твои друзья: люди из Народного Ополчения (я никого не видел). Враги: члены Чрезвычайного Правительства и их подручные (черный список вспомнишь сам, он не забывается). Что с тобой случилось. Этого я не знаю. Кажется, случилось не с тобой, а с миром. Все куда-то подевалось. Была война (вспомнишь), теперь нет. Чрезвычайного Правительства тоже нет. Ни одного человека. Я ничего не понимаю. Все сошли с ума. Встретил пару знакомых, они меня не узнали. Лежал в психушке, там пытались вдолбить новую биографию: жена, сын и все такое. К Нижней Мухинской не приближайся, опасно. Деньгами я разжился, на первое время хватит. Достань оружие. Постарайся найти кого-нибудь из наших. В чужие руки эти записи попасть не должны, но и выкинуть их нельзя. Завтра они тебе понадобятся. Если что-нибудь вспомнишь, дополни. Вот еще: Нуркина я не нашел, никаких следов. Небось отсиживается за бугром. Все. Будь осторожен».
Петр отложил книжку и потер подбородок. Кожа была чистой – молодец, вчера позаботился. Он с легкостью вспомнил, как брился в туалете на Павелецком вокзале, как покупал в аптеке шведскую мазь от гематом, – зеркала на чердаке не было, но левый глаз видел нормально – вспомнил, хотя это было значительно раньше, как колбасил того наглого человечка на углу Нижней Мухинской и Малой Пролетарской.
Вспомнил и все остальное – разом, без постепенных озарений, без удивления даже, просто немного сосредоточился, и все появилось. Само. А уже через минуту не мог поверить, как это возможно – забыть собственную фамилию, не мог представить себе то состояние, в котором пребывал раньше. Снилось, что ли? Нет, так долго не спят. Взрыв на Кузнецком был в начале весны. С неба каша какая-то падала, и под ногами каша, только грязная… А сейчас вон, лето в разгаре. Солидное выходит пятнышко. В смысле, белое пятно.
Петру стало немного обидно за те неимоверные усилия, что пришлось приложить для организации побега. По существу он функционировал не более двух часов в день – уже под вечер, когда санитары разгоняли по палатам, остальное же время слонялся по больничным коридорам и насиловал память.
Теперь с этим покончено. Он прикрыл глаза – лишь на секунду – и тут же вспомнил свой домашний телефон. Позвонить? В блокноте про жену какую-то написано. Вот и разберемся.
Петр взял трубку и набрал номер. Ответили сразу.
– Кого вам?
Толик, сосед!
– Здорово. Узнаешь? – Волнуясь, заговорил Петр.
– Кого надо-то?
– Привет, Анатолич! Это Петя!
На том конце раздалось невнятное бурчание – видно, Толик с кем-то совещался. Через секунду к телефону подошла Лиза.
– Ну! Слушаю вас.
– Доброе утро. Я Петр.
– Не знаю ничего. Кого вам?
– Э-э… – только и сказал он. А кого можно было позвать, если половина соседей его не воспринимала? В их большой квартире жили еще двое, но с ними у Петра отношения были сложные. – Простите, вы не скажите, кто занимает комнату в конце коридора? Это рядом с ванной.
– Петуховы занимают. Вечером звоните, они на работу ушли, – сердито ответила Лиза и тут же бросила трубку.
Петр задумчиво погрыз короткую антенну и, отключив мобильник, положил его на россыпь керамзита.
Вот так. Вычеркнули. На его законных шестнадцати квадратах теперь проживают какие-то уроды. Петуховы какие-то. До чего же неприятная фамилия! Специально, что ли, выбрали? Будто издеваются, гады, намекают: тебе одна дорога – к фиктивной жене и подсадному сынку Кирюше.
Петр в сердцах врезал по темной балке, и кровельное железо отозвалось тихим, быстро затухающим гулом.
К псевдосупруге он не пойдет, хотя адресок, планировка и даже мебель забиты в башку крепко. Врачи в психушке хлеб не даром едят. Петр потеребил карманы и нащупал вкусный «Кэмэл». На сигарете верблюдик был совсем крошечный – не больше комара. Помимо курева в брюках оказалась тонкая пачка денег. Петр разочаровался, но, поднеся ее к глазам, присвистнул: доллары. Десять банкнот по сто, полтинник и несколько двадцаток.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
