– Что, так-так и не к кому? Ты, уважаемый, помоги, а я уж в долгу не останусь. – Вожников многозначительно позвенел недавно купленным кошелем, вернее, тем, что в нем находилось. – Болят ведь зубы-то. Болят.
– Ин ладно. – Плотоядно взглянув на кошель «болезного», парняга махнул рукой. – Пойду, спрошу у кума, он тут рядом, рыбой торгует.
– Так, может, я сам у него спрошу?
– Что ты, что ты, никто чужому не скажет. А ты, мил человек, тут постой, я быстро.
Прихватив с собой собаку, торговец проворно скрылся за рядками. В ожидании его возвращения Вожников, прислонясь к бревенчатой стене какого-то амбара, с интересом наблюдал, как местные пацаны играют в «чику». Не на деньги играли – денег, даже самых мелких, медных, у них, по ходу, не было – на щелбаны да на желание. Кто-то, проиграв, громко ржал жеребцом, кто-то, замычав по-коровьи, наклонившись, пил из лужи воду, а вот один, самый мелкий, скинув армячок и перекрестившись, полез на высокую березу.
– Смотри, Ванюх, не свались! – орали снизу.
– Не свалюсь. А свалюсь – так ловите.
– Нашел, мил человеце.
Вожников живо оглянулся: держа на веревке кудлатого пса, переминался с ноги на ногу толстогубый парень.
– Нашел я тебе волшбицу. Токмо это…
– Понял! – Егор живо полез в кошель. – Всякий труд должен быть оплачен. Вот, держи. Надеюсь, денги хватит?
Продавец собаки ухватил денежку с такой неожиданной прытью, что молодой человек понял: слишком много дал! Целую серебряху, когда за глаза хватило бы и медного пула. Что ж, с местными ценами приходилось пока разбираться вот так, на ходу. Да. Может, еще и не пригодится с ними разбираться – вдруг да поможет колдунья, водицы заговоренной даст… вдруг?
– Пойдешь, мил человеце, на позахолмье…
– Куда-куда?
– Ах, ты ж гость, не тутошний, – парень показал рукой. – Вона, по той улице, мимо церквы, за детинец пойдешь, там увидишь избенки худые – в крайнюю постучи. Скажешь, от Миколы Рыбника, зубы заговорить. Там и сговоритеся.
– Ну, спасибо тебе за подсказку.
Благодарно кивнув, Егор отправился по указанному адресу, краем глаза кося на возившихся под березой ребят – похоже, самый из них младший все же свалился с дерева и теперь, плача, лежал в грязи. Сломал позвоночник? Да нет, вроде встал, утер сопли.
Выглянувшее было солнце снова нырнуло за облако, много было облаков – все клочковатые, фигуристые, этакие медленно плывущие павы! И небо, нет, все же какое красивое небо, высокое, с синевой, с башнями-облаками, с падающими – льющимися золотистым потоком вниз – солнечными лучами. Словно нимбы сияющие под облаками, а наверху и между – игристая лазурь. Красота!
А вот матушка-земля подкачала, снег едва только сходил, и обнажившиеся пустоши и луга тускло мерцали буровато-седой неуютностью, и улицы – по колено в грязи, и в углах, под заборами, еще догнивали сугробы.
Словно акробат, раскинув руки, Егор прошагал по брошенным в грязь слегам – двум тоненьким сосенкам, опасно прогнувшимся под тяжестью тренированного мускулистого тела. Этак не выдержат, упадешь в грязь, сгинешь, не вылезешь – можно и с головой провалиться, что там – по колено!
Ничего, прошел, справился, отыскал указанную собачником избенку, оперся о покосившийся забор из жердей, едва не свалил, прошагал чуть дальше, выбирая место, где поменьше грязи, встал, позвал громко:
– Эй, эй, соседи-и-и!
Скрипнула покосившаяся дверь убогой, вросшей почти по самую крышу в землю избенки, кто-то возник в проеме, не поймешь – то ли баба, то ли мужик.
– Чего орешь? Кого надо?
– Я от Миколы Рыбника. Зубы заговорить.
– Тсс! Да не ори ты так, горе! – Существо – судя по голосу, эта была все-таки женщина, – опасливо оглядев округу, махнуло рукой. – Давай, заходи в избу. Микола зря не пришлет.
Изба – темная, дымная, грязная, с крытой старой прогнившей соломой крышей, оказалась пуста, если не считать сопевшего в лыковой зыбке младенца. Что-то зашуршало у самого порога, пискнуло, прыгнуло, проскользнуло между ногами во двор; Егор невольно попятился – большая, размером с кошку, крыса!
– Садись вон, на лавку… хотя можешь и так постоять. Тебе зубы? Счас коренья дам… три денги!
Уже опытный – спасибо прощелыге-собачнику – Вожников покачал головой:
– Одна-ако!
– Пусть две. Ладно. Вот оно, снадобье-то.
Одетая в какую-то невообразимую сермягу, хозяйка избы протянула гостю пыльную плетеную баклагу:
– Водой ключевой разведи да по утрам-вечерам полощи зубы. Пройдут. Денги давай, а?
– Ах да, – хлопнув себя по лбу, молодой человек вытащил из кошеля-«кошки» монеты. – Бери, вот. – Пошутил: – Надеюсь, не из жаб болотных настойка?
– Не из жаб, – усмехнулась волшбица. – Пустырник там, чабрец да еще кой-какие травки.
– Вот и славно. – Егор с благодарностью принял баклагу и, чуть помолчав, спросил: – А насчет другого зелья как? Мне б водицы заговоренной, снадобья, чтоб несчастье предчувствовать. Микола Рыбник сказал – у тебя есть.
– Врет все Микола! – неожиданно отпрянула хозяйка. – Заговоры-наговоры – это не ко мне! А ты иди, куда шел – мимо.
– Да ладно – иди. – Вожников и не собирался никуда уходить, не добившись своей цели. – Я ж не просто так, я ж заплачу… дюжину серебрях, а?
Сказал и тут же ударил ладонью по кошелю – позвенел денгами.
Волшбица задумалась:
– Дюжину? А не врешь?
– Прямо сейчас и отдам. Вот!
– Добро, – хозяйка наконец решилась, как видно, алчность все же пересилила осторожность. – Полдюжины мне давай – не сейчас, вечером, а полдюжины – той, к кому приведу. Она сейчас и медному пулу рада. Только уговор – один приходи. Возьмешь кого с собой – ничего не поимеешь.
– Хм, ладно, приду один. А воду-то она заговорит? Умеет?
– Да умеет, – ухмыльнулась женщина. – Ты про Манефу-волхвицу слыхал?
– Слыхал.
– Так то – сестрица ее молодшая. Зовут – Серафима.
Вернувшись на постоялый двор Ахмета Татарина, Егор просидел там примерно часов до пяти-шести вечера, после чего, сказав Борисычам, чтоб не искали, покинул ригу. Начинало смеркаться, и росшие неподалеку, над овражком, ивы таинственно мерцали набухшими серебристыми почками. Было довольно тепло, хотя промозгло, пахло свежим навозом, и ветер весны проносил над головой Егора светлые облака надежды. Если удастся… удалось бы!
Показалось, кто-то окликнул сзади… Нет, не нужно оглядываться, вообще, не нужно сейчас никого, сказано же – один. Так, может, взяв снадобье, сразу и нырнуть – вот в ту прорубь, в которой… Нет, пожалуй, не стоит. Черт! А ведь скоро и некуда будет нырять, растает все к черту – может, тогда прямо в реку или в пруд, в озеро? Насчет этого бабка Левонтиха ничего не говорила и на сайте своем никаких инструкций по этому поводу не вывешивала. Ладно, поглядим!
Угрюмая волшбица-посредница уже поджидала Егора у изгороди, сгорбленная, с морщинистым усталым лицом, все в той же сермяге, поверх которой набросила овчину.
– Ага, пришел.
– Пришел, – кивнул Егор. – Один, как и договаривались.
– Знаю, что один. Ведаю.
Ведает она… Однако!
В небе уже загорались, играли звезды. Рогатый месяц закачался над деревянными башнями детинца, где-то ударил колокол, неподалеку, за изгородью, взбрехнул пес. Город постепенно проваливался во мрак – один за другим гасли в слюдяных окнах богатых домов огни свечей, в избенках попроще меркли лучины, лишь на башнях кремля неровно горели оранжевые факелы ночной стражи.
– Надо было и нам факел взять, – запоздало молвил Егор. – Скоро совсем темно станет – как идти-то?
– Так пришли уже, – провожатая хмыкнула и показала в темноту рукой. – Вона, изба-то, видишь?
– Нет, – честно признался молодой человек. – Так, какие-то контуры.
– Непонятно говоришь. Ты не наш, не из наших мест. Гость.
– Вот уж точно, что гость. И очень надеюсь, что временный.
Они остановились возле высокого забора, отбрасывавшего в свете луны мерцающую зыбкую тень. Загремев цепью, глухо тявкнул пес.
– Тихо, тихо, Агнец, свои, – негромко вымолвила волшбица.
Услыхав знакомый голос, пес успокоился, и слышно стало, как кто-то подошел к самым воротам:
– Кто?
– Здрав будь, Хярг.
– И ты, Сармина.
Ворота открылись, впуская гостей. Дальше, во дворе, разговор пошел на каком-то особом наречии, как, прислушавшись, догадался Вожников – на финно-угорском. Вепсы! Точнее говоря – весь, древний народ, когда-то, во времена Древней Руси – сильное и уважаемое всеми племя… Кстати, Белоозеро – это же их город, племенная столица веси! Был когда-то таким, еще на том, северном, берегу, а нынче – несколько раз перенесенный на новое место – это уже и не город, а так, убогая и усохшая копия былого величия и блеска. Тем более, сейчас – под властью алчной и жестокой Москвы.
– Входи, гость. – Переговорив с Сарминой, Хярг – низенький, широкоплечий – указал на маленькую избенку, притулившуюся на самом краю двора… скорей, даже – баню… да! Точно – баню, сейчас, в сумерках, темнеющую, словно оплывший сугроб.
