Как-то утром, зная, что Сашка ночует в квартире уехавшего в командировку Тищенко, пасет его страшного голого кота и поливает цветы, Корнеев, презирая законы частного пространства, зашел к нему в комнату, по своей профессиональной привычке оглядел все вокруг, заглянул под кровать, сорвал с нее аккуратную постель, окинул взглядом письменный стол, открыл тумбочки, потянул на себя выдвижной ящик и там, на стопке аккуратно сложенных тетрадей, конспектов и нескольких учебников и справочников, обнаружил клочок, вырванный из блокнота, где было торопливо записано:
О. Василий. Перевод с латыни. Из дневника.
«…и сказали жрецы, что не будет в твердыне ни гада ядовитого, ни насекомого докучного, и зло никогда не коснется стен ее, поелику оберег ее потаенный, глубоко в сердце фортеции схороненный, не даст ей пасть в веках…»
И снизу какие-то вензеля, квадратики, – видимо, Сашка говорил по телефону и написал автоматически: «Где Тишины бумаги?!»
«Ах ты! – Сердце сжалось и заколотилось безумно. – Ах вот ты как! И не сказал. Не доложил… Как же я раньше не догадался! – Глаза Корнеева еще и еще перечитывали отрывок на измятом клочке. – Вот же оно! – озарило Корнеева. – Меч бога Ареса!»
Это ведь то, что ему никогда не наскучит, как надоедают даже самые красивые женщины, даже самая вкусная еда, самый тонкий напиток. Это то, что будет давать ему нескончаемую энергию, радость и запредельное, тайное, только ему принадлежащее наслаждение. И если эта вещь, сохраняемая в сердце фортеции, столько веков хранит ее каменные стены, да так, что даже иностранные ученые удивляются, как она может стоять с начала времен без реставрации, то она может дать то, что ему так необходимо. Власть.
«Значит, вот как, Саша! Вот она, твоя благодарность, племянничек. Хорошо. Я подожду. Давай покопайся еще. Поройся.
Так отец Васыль, говоришь? Ну-ну!..»
Обычным прихожанином сказаться было никак невозможно: его знали и это вызвало бы пересуды и недоумение. Корнеев, решительный и остервенелый как акула, решил отнять у священника здание храма официально, доказать, что памятник архитектуры захвачен самовольно, а вместе с храмом отобрать и все старинные молитвенники, летописи, книги и те самые дневники. Те самые…
Легко было убедить жадного до денег, очень виноватого перед государством главу управления культуры, имевшего свои тайны, которыми его легко шантажировал Корнеев, убедить в том, что люди во главе с этим странным священником, никак не похожим на обычных смиренных служителей Бога, готовых сотрудничать с властью и службой безопасности, незаконно восстановили храм, что крепость, а значит, и храм при ней – это вообще памятник, охраняемый государством…
– Давайте еще в нашей крепости, в центре древней культуры, дискотеки организуем! С пивом и цветомузыкой, – закончил свою страстную речь на специальном заседании управляющий культурой, бывший исполнитель патриотических стихов областной филармонии, под бурные одобрительные аплодисменты присутствующих.
Вот тогда-то и прибыл к храму отряд внутренних войск МВД во главе с Корнеевым, о чем и попросил на заседании исполкома перепуганный насмерть его угрозами начальник управления культуры. Конечно, неловко было крутиться у всех людей на виду, но Корнеев не мог допустить, чтобы какая-нибудь книга или тетрадь была бы унесена отцом Васылем из храма. Все, включая дневники, должно было попасть лично Корнееву в руки. Оберег! Он должен был узнать, где искать тот самый всесильный оберег и чем он на самом деле является. Бойцы были переодеты в штатское, те, кто занимался в спортивных клубах, захватили с собой нунчаки и биты. Однако, по-видимому, кто-то предупредил попа заранее, и у храма собрался чуть ли не весь город. «Кто?! – сходил с ума от ярости Корнеев. – Кто?!» Бойцы погрузились в автобусы. Корнеев еще раньше, тихо и резко отдав приказы, под прикрытием бойцов сел в свой джип и уехал.
Однако нет-нет да и задумывался он, чем взять попа, с какой стороны зайти и не задействовать ли в операции Сашку. А уж как его заставить, он придумает.
Глава восемнадцатая
Отец Васыль
Сам отец Васыль прошел службу в Афганистане, насмотрелся, исстрадался, извелся. Стрелять приходилось, тайно молить за спасение души, за души ушедших и раненых не уставал. Тайно, оттого что капелланов в Советской армии еще не было. Он в мыслях своих и снах мечтал вернуться сюда, в Аргидаву, в храм у крепостной стены. Поскольку тут когда-то давно, еще до ареста в тридцать девятом, служил прадед его, отец Любомир. Да что служил – и врачевал недужных, и помогал людям чем мог: деньгами, едой, лишними руками на постройке или ремонте дома. Очень уважаем был и любим. Да так, что люди поставили в честь его во дворе храма памятный знак. Но это уже после того, как приехал отец Васыль и обнаружил, что древняя церквушка, где правил службы прадед его Любомир, заброшена. Что много лет служила при тогдашней власти складом. И принял отец Васыль посланное небесами испытание, не очень уж и юный и не очень здоровый тогда священник. Силами людей, поверивших отцу Васылю, и силами небес возродилась, восстановлена она была, эта церквушка, да так, что сравнялась с былым своим величием в двенадцатом веке. В одной из пронумерованных семнадцати тетрадок и было описано подробно все: план на каждый день, что выполнено, что еще надо сделать, размышления разные, совершенно не богословские, а человеческие: восхищение людьми, которые помогали отстраивать храм безвозмездно, неистовой многочасовой работой иконописцев, очень увлеченных историей Древнего мира, и в частности крепостью нашей Аргидавой. О беседах с этими самыми иконописцами, о завязавшейся дружбе, о рождающихся прямо на восстановлении храма чувствах и молодых семьях, о том, что матушка, юная еще и бездетная тогда, готовила для работающих на строительстве и как хвалили стряпню ее. Добрые милые сердцу пустяки.
Спустя какое-то время Маша с Игнатом начали расшифровывать дневники отца Васыля, с которым детей познакомил Игорь Михайлович, директор районного архива, отец Игната и Аси. Там были и чертежи восстановления храма, и адреса, и номера телефонов иконописцев. И среди этих деловых записей, цифр, черновиков, финансовых отчетов, планов и набросков попадались отрывки каких-то размышлений, переводов, цитат. А всего там было семнадцать ветхих тетрадок в картонных и клеенчатых обложках с желтыми страницами, исписанных сначала перьевой ручкой ровным, «писарским», разборчивым почерком с нажимами и волосяными, затем авторучкой, какие-то страницы были и криво и торопливо исписанные химическим карандашом. «Это, – говорил отец Васыль, – величайшая драгоценность моей жизни – переведенные со старославянского дневники моего прадеда, приходского батюшки, отца Любомира. Был он ученый-теолог, арестован и сослан на десять лет без права переписки за саботаж. А всего-то перед Пасхой вызвали его на допрос, чтобы рассказал, о чем люди говорят на исповеди перед причастием. А он отказался. К счастью, Господь милосердный вернул прадеда домой в пятьдесят четвертом, но через год после возвращения отец Любомир попал на операционный стол с банальным аппендицитом. И не проснулся».
Отец Васыль строго-настрого запретил книги и тетради за пределы кабинета своего маленького выносить. Так что Маше и Игнату приходилось даже в жаркие летние дни надевать куртки, теплые носки и греться травяным чаем. Уж очень холодно было в маленьком «верхнем» кабинете храма, стоящего на горе, да еще и над рекой.
Они разбирали записи в тетрадях отца Васыля, увлеченно расшифровывали и, перебивая друг друга, читали вслух…
«…Все происходит тут вокруг какого-то предмета гигантской силы. Где он? Что это? Почему он здесь? Потихоньку разбираю дневники прадеда моего, отца Любомира.
Хотя и по-другому спрошу: не потому ли, что здесь эта сила, и возведена Аргидава? Для охраны. На века.
И не поэтому ли совершено вчера нападение? Кому здесь, на отшибе, понадобилось помещение храма?
Мы завершали сегодняшний трудовой день. Матушка трапезу накрыла. Как всегда, с любовью приготовленную. Омыли руки и рабочие, что по своей воле нам помогают, и Антон, иконописец, а вдруг шум со двора. Подъехало несколько автомобилей. Из них вышли люди. Внешность и род занятий их не вызывал никаких сомнений. Они окружили храм, стали цепью, поигрывая битами и восточными подвижными палицами. Кажется, это называется «нунчаки».
Я испугался не за себя, а в первую очередь за женщин, что пришли убирать храм и кормить рабочих, за матушку, за всех, кто находился о ту пору в храме, безоружный, усталый, не понимающий, что происходит. Я тут же позвонил братьям, с которыми воевал в Афганистане. Братья мои Божьею милостью приехали незамедлительно. Велели никому из женщин из храма не выходить и ждать. Поднялись по лестнице, взошли на крыльцо, встали стеной. И я вышел к ним. И Антон, иконописец. И маляры. Стояли, смотрели в лица этих, смотрели – так уж получилось, крыльцо высокое – сверху вниз. Ну и те сели в свои машины, уехали.
