первом знакомстве, свою фамилию.
– Сергей Сергеич Павловский, – ясно и вразумительно ответил мне контролер, выпуская букву «л».
Потом сейчас же сел и сделал вид, что его чрезвычайно интересует рассказ Павла Петровича.
Но Павел Петрович сказал торопливо «pardon» и крикнул горничную:
– Принесите рому или коньяку… хоть бутылку, да чаю Ивану Алексеевичу.
– Да там… нету-с, – ответила горничная.
Павел Петрович сделал строгий и удивленный вид.
– То есть как это нету-с? Давно ли я привез из города ящик?
– Когда-с? – наивно спросила горничная.
– Слушайте, что вам приказывают, и не смейте рассуждать, – сердито перебил Павел Петрович, нисколько не смущаясь.
Горничная, должно быть уже привыкшая к подобным штукам, молча скрылась. Когда же она принесла мне чаю, Павел Петрович уже не стал спрашивать про вино.
– И представьте себе, Сергей Сергеич, – говорил он, продолжая прерванный рассказ, – мне эта история вовсе не шутками обошлась: чистого убытку оказалось ни много ни мало… (позвольте, – заморгал он глазами, будто бы припоминая, – 800,1000,1025) да… верно, 1025 рубликов с копейками.
– Однако! – сочувственно сказал Сергей Сергеич.
– Да вы, может быть, не верите? Я вам покажу конторские книги.
Сергей Сергеич быстро взглянул исподлобья.
– Помилуйте! – воскликнул он. – Почему же я смею не верить? – И изящно хлебнул из стакана.
– Про что это? – спросил я Павла Петровича.
– А знаешь, про ту историю с волками, – ответил он совершенно спокойно.
– Про какую историю с волками?
– Разве не помнишь, волки пшеницу-то у меня летом испортили, – 25 десятин логовом поделали.
– Когда же это?
– Ах, боже мой! Да ты же ездил со мной осматривать поля.
– Я не жил лето в деревне.
– Ну так, значит, не ты, – протянул Павел Петрович, – так, так… не ты, действительно. Это мой шурин.
Сергей Сергеич, видимо, понял, что разговор принимает плохой оборот, и поспешил сейчас же переменить его:
– Вы что же, в университете в Харькове? Ну, что там новенького? Вы ведь недавно оттуда?
– Да, недавно. Нового, кажется, ничего нет.
– Я, видите ли, – пояснил Сергей Сергеич, – почему так интересуюсь Харьковом, что это, можно сказать, мой родной город; я там прожил около пяти лет. Славный город!
– Городишко, правда, недурной, – заметил Павел Петрович.
Сергей Сергеич криво улыбнулся.
– Даже не город, а городище целый, – сказал он и обратился ко мне: – Я думаю, он и теперь с каждым днем прогрессирует; кажется, там несколько месяцев тому реализовалась благая мысль: открылась бесплатная читальня.
– Да, да, – подхватил Павел Петрович, – открылась.
– Она уже несколько лет существует, – заметил я.
– О нет, – возразил контролер, – насколько я знаю, это учреждение для Харькова еще очень молодое.
– Кажется, четвертый год уже, – повторил я.
– Четвертый, четвертый, – подтвердил Павел Петрович.
– Удивительно! Как же это я смешал? – вздрогнул Сергей Сергеич плечами. – Ну да, в сущности, это не важно. Я хотел сказать…
– Конечно, ерунда, – весело перебил Павел Петрович.
Сергей Сергеич опять криво улыбнулся, кинул на него взгляд, но сейчас же поспешил придать своему желчному лицу спокойное выражение.
Наступило неловкое молчание. Я встал и пошел за папиросами.
– Куда ты? – спросил Павел Петрович.
– За папиросами. Я сейчас.
– Катерина, папирос! – закричал Павел Петрович, но сейчас же спохватился и прибавил: – Черт возьми, кричать приходится, – выписал себе электрических звонков и до сих пор не получаю.
– Какой же системы? – спросил Сергей Сергеич.
Брови Павла Петровича дрогнули, но он постарался сказать весело:
– Самой простой, но новейшей.
VI
– Вы, кажется, ярый последователь теории Толстого? – все хотите делать сами, – пошутил Сергей Сергеич, когда я вернулся.
– Страстный! – ответил я в том же тоне.
Тогда Сергей Сергеич сделал серьезное лицо и сказал:
– A propos, читали вы новую книжку Скабичевского: «Толстой как художник и моралист»?
– То есть барона Дистерло? – спросил я.
– Да, да, Дистерло, – поспешно подтвердил Сергей Сергеич и, показав таким образом, что он перемешал фамилии из-за «глупейшей» рассеянности, авторитетно начал делать критические замечания на «книжечку».
Потом перешел к самому Толстому, сказал несколько интересных фраз насчет его «теорий», прибавляя к ним, как к собственным мнениям: «мне кажется», «я думаю», – и наконец, доставая портсигар, быстро закурил папиросу, изящно помотал спичкой, элегантно бросил ее, откинулся к спинке стула и заключил:
– Мне, по правде сказать, жаль его: запутался старик!
Павел Петрович, дотоле молчавший, вдруг сказал:
– По-моему, даже не запутался, а просто спятил с ума! Иначе как же допустить, что богатый человек, бывший столько лет министром, ни с того ни с сего стал плести лапти?
– То есть как это «министром»? – раздраженно небрежным тоном спросил Сергей Сергеич.
– То есть так, – разве не поняли? – отвечал Павел Петрович, и глаза у него загорелись.
– Он не был министром, – продолжал Сергей Сергеич.
– Нет, был, – дерзко и грубо возразил Павел Петрович.
– Pardon, насколько я знаю…
– Мало знаете…
Сергей Сергеич поглядел, вздернул плечами, но, увидав у Павла Петровича совсем бешеные глаза, поспешил кое-как перевесть разговор на другое. Но Павел Петрович еще очень долго щурил левый глаз и с злобной улыбкой поглядывал на Сергея Сергеича. Тот старался не замечать этого. Он пустился опять высыпать свои знания по части модных толков: говорил очень много о женском вопросе, затем перешел к журналам, сказал с неприятной гримасой о их теперешней бессодержательности и, вспомнив о старых журналах, воскликнул с чувством:
– Да! Жаль, жаль «Отечественных записок»!
Разговор наш был прерван приездом жены Павла Петровича, очень похожей на бубновую даму. Когда она, переодевшись, вышла к чаю, Сергей Сергеич совсем оживился. Он встал и, расхаживая и покуривая, заговорил о деревенской скуке, в которую он, впрочем, «не попадет, если Павел Петрович позволит ему проводить свои вечера в его семействе», рассказал, с какими приключениями он будто бы добрался до станции, опять свел разговор на женщин, но уже в более легком, остроумном тоне, и т. д. и т. д.
Павел Петрович более всего хлопотал о закуске и выпивке и, подвыпивши, стал петь, принимая мужественные, удалые позы и стараясь своим громадным, необработанным баритоном заставить звенеть стекла. Сергей Сергеич подпевал тоже баритоном, только сдержанным, грациозно облокотившись на спинку стула и играя часовой цепочкой.
Я распрощался и ушел спать.
Часа в три ночи я услышал, что меня будят.
– Слушай! Встань-ка! – бормотал кто-то, дергая меня за плечо. Я чиркнул спичкой и увидел Павла Петровича.
– Хочешь выпить? – спрашивал он торопливо.
Я только мог расхохотаться. Павел Петрович пробормотал: «Ну, черт с тобой!» – и, закурив папиросу, лег около меня. Помолчав, он, наконец, выговорил угрюмо:
– Однако я эту дохлую личность за хвост да на солнце! Ей-богу! Опомниться даже не успеет.
– Кого? – спросил я.
– Контролеришку…
Я хотел было расспросить, в чем дело, но сон
