Это стало первой большой победой молодого Эпперли. Он трудился ради нее как вол, он был героем, и его победная улыбка обещала много неприятностей всем злодеям в этих краях.
В суде города Джовилла явно не в обычае было оспаривать убеждения. Это определенно не было принято! Оказалось, что даже такие продажные типы, как эти присяжные, имели представление о чести, а еще они слышали, покидая зал суда, как говорят люди, подкрепляя свои слова божбой и проклятиями:
— Факты есть факты, и от них не отмахнешься! Иначе куда же покатится мир?
В самом деле, куда?
Шодресс, сидящий у окна, выронил сигару из перекошенного рта. Его жирные щеки обвисли, лицо посерело: он увидел вдруг признаки начала конца. Его империя взяточничества, предательства, бесчестности, поддерживаемая деньгами и жестокостью, оказалась под угрозой краха, и он обратил свои горящие глаза на молодого адвоката, который так самоотверженно боролся за правду.
Другие глаза перехватили этот взгляд и поняли его. Двадцать револьверов были наготове, но в темном углу за спиной обвинителя всегда маячила худощавая мальчишеская фигура, и за происходящим наблюдали неусыпно необыкновенные, единственные в своем роде темные, непроницаемые кошачьи глаза. И когда эти люди смотрели на Одиночку Джека, на его тонкие, но крепкие руки, которые всегда двигались медленно, словно отягощенные дремотной тяжестью, они забывали про свои револьверы и вновь опускали взгляды.
Так что даже когда толпа покидала зал суда, то в ушах многих все еще звучали слова Бейли, слова, которые он произнес, когда судья спросил его, имеет ли он что-нибудь сказать, прежде чем будет вынесен приговор.
— Я вот что сказку. Думают, что все можно купить за деньги. Но чем оплатить жизнь за решеткой?
Он повернулся и открыто посмотрел на Шодресса.
Да, это и в самом деле должно было означать начало конца. Каждый из присутствующих это почувствовал. Раньше они знали, что Шодресс — кто-то вроде непобедимого архангела — архангела тьмы, если угодно, но по крайней мере обладающего сверхчеловеческой силой! А теперь этой силы, похоже, поубавилось: он проиграл свое первое дело. Сколько таких случаев будет еще? Это было похоже на пророчество о конце великого царствования, и люди смотрели друг на друга, будто приходя в себя после долгого сна и размышляя, что же будет дальше.
Все это имело значение не только потому, что свидетельствовало о таланте в сочетании с храбростью, которые продемонстрировал Дэвид Эпперли, но еще и потому, что это был первый сильный удар, нанесенный Большому Шодрессу, и еще потому, что впервые негодяя отправили в тюрьму на три года. Нет, сейчас об этом необходимо упомянуть еще и потому, что все это имело жизненно важное отношение к другому делу, которое рассматривалось вторым.
Это было дело Стива Гранжа. Если Бейли был виновен совершенно очевидно, разве не был Стив виновен вдвойне? И если обвинитель так убедительно говорил о виновности Бейли, что он скажет о человеке, который с оружием в руках сопротивлялся аресту, пока случайная пуля не выбила его из седла? И какой свет обвинитель прольет на бурный жизненный путь этого юноши?
Нет, Стив Гранж был, несомненно, приговорен еще до суда, и, вероятнее всего, приговор будет близок скорее к максимальному сроку, чем к минимальному, потому что уже в открытую ходили слухи о размолвке между судьей и Шодрессом. Судья сказал, что его репутация уже и так достаточно подмочена. Ему захотелось наконец вдохнуть чистого воздуха.
Все это предвещало немалые перемены. Люди хмуро бродили по улицам Джовилла, не зная, что делать дальше.
Но вскоре силами Гранжа и Шодресса был нанесен совершенно неожиданный удар.
Помимо дел о краже скота, в контору Дэвида начали поступать и другие дела. Люди поверили в его способности, а способности на Западе не только ценятся, но и используются. Вокруг Джовилла жили люди, которые только и ждали какого-то знака, оповещающего, что закон наконец обрел силу, прежде чем объединиться против Шодресса. У этих людей было немало поводов для жалоб, которые они хотели бы представить в суд, и с большим энтузиазмом они пошли к Дэвиду. Так что через его руки постоянно проходил немалый поток дел, и молодому адвокату теперь приходилось являться в контору рано утром.
Именно этим утром все и случилось. Едва он открыл дверь и занял свое обычное место за столом, как к нему попросилась на прием молодая женщина. Она ему показалась самой очаровательной девушкой из всех, которых он когда-либо видел. В обычном скромном платье, какие носили все здешние девушки, она, однако, была из тех, кто не нуждается ни в каких украшениях. Когда девушка появилась перед Дэвидом, он вдруг понял, что непроизвольно стискивает зубы, пытаясь унять сердечный трепет; и все время, пока она говорила, очарование пышной волны рыжих кудрей и чудесная голубизна ее глаз совершенно выбили из колеи бедного Дэвида, заставляя непрестанно чертыхаться про себя.
Она сказала:
— Я сестра Стивена Гранжа. Вы позволите мне поговорить с вами о нем?
— Конечно! — сказал Дэвид. Он посмотрел на нее, и сердце его упало. Сестра Стива Гранжа!
Но только небу известно, как могут рождаться от одной матери такие разные дети. Ведь Стив был поистине юным львом, а эта девушка с обольстительно изогнутым улыбчивым ротиком и ямочкой на щеке, которая то вдруг появлялась, то пропадала, была нежнейшим созданием. Кроме того, Стив Гранж был парнем с железными нервами, а она казалась страшно перепуганной. Как беспомощно стиснуты ее нежные пальчики, как она побелела от страха, пытаясь собраться с духом!
Только одно напоминало в ней Стива: он всегда смотрел человеку прямо в глаза, не отводя взгляда; так же поступала и эта девушка. Ее глаза буквально впились в Дэвида, но не с вызовом или настойчивостью — нет, с отчаянной, трогательной, испуганной мольбой.
Сердце Дэвида забилось в десять раз быстрее.
— Пожалуйста, говорите, что вы хотели сказать, — предложил он. — Может быть, вы присядете?
— Наверное, я лучшее не буду садиться. Я знаю, вы очень заняты. Я прошу уделить мне только минуту вашего времени. Я только хочу попросить вас — будьте милосердны к бедному Стиву, потому что…
На ее глазах показались слезы. Но она не отвела взгляда, а все так же продолжала смотреть ему в лицо, будто боялась, что в какой-то миг в его глазах появится проблеск жалости, а она упустит момент и останется в неведении.
— Дорогая мисс Гранж, — сказал он, — полагаю, вы согласитесь, что моя честь обязывает меня беспристрастно и справедливо разбираться в делах…
Ее губы дрожали, но она ничего не говорила, просто ждала. Он чувствовал себя так, будто ударил беззащитное создание, и душа Дэвида содрогалась от ужаса и острого презрения к себе.
