П р е д с е д а т е л ь. Суд не желает слушать о приписываемых вами власти попытках. Я в последний раз предупреждаю вас. (Среди подсудимых сильный ропот.)
Р а м и ш в и л и. Так дело дошло до того, что мы наблюдаем сейчас. Из былого не осталось ни одной свободы, и желания ушли в подполье, как до октября.
П р е д с е д а т е л ь. Я повторяю, что это к делу не относится.
Р а м и ш в и л и. Все-таки на поверхности жизни осталось народное представительство. Из всех трех Дум Первая дума, конечно, полнее всех могла обсудить манифест 17 октября, но ей не удалось поработать вместе с представителями власти, - а ведь это желание было у нее. Думское большинство партии народной свободы стремилось к согласованным действиям с правительством, не сходя с почвы законности, провозгласив лозунг "надо беречь Думу". Все это не привело ни к чему - разогнали! Правительству была неугодна работа Думы и ряд предполагавшихся ею реформ, в частности - аграрная. Незадолго до роспуска Думы правительство обратилось к народу, что не Дума даст землю, а власть. Мирнее деятельности Первой думы для конституционного государства быть не могло, но все ее старания были неугодны правительству. Однако жизнь требовала реформ, требовала установления правового порядка. Что оставалось делать депутатам после роспуска Думы? Надеть шапки и уйти невозможно. В соответствии с надеждами, которые возлагались на Думу, это было бы позорно. Прошлая жизнь народа представляла одну сплошную цепь страдания, он стонал под гнетом налогов, раздевавших его догола, на просьбы ему отвечали пулями, как это было на улицах Петербурга.
П р е д с е д а т е л ь. Это не имеет никакого отношения к настоящему процессу!
Р а м и ш в и л и. Этот народ везде искал спасения, и вдруг - разгон Думы...
П р е д с е д а т е л ь. Никакого разгона не было, был роспуск!
Р а м и ш в и л и. Хорошо, пусть будет роспуск. Он разразился над родиной как громовой удар, и перед народом встал вопрос, кто, почему разогнал... (Председатель останавливает оратора.) ...распустил Думу... Теперь пусть распустят хоть десять Дум - такие вопросы не будут иметь места. Народ ныне знает, где искать своих представителей: их надо искать в тюрьмах, в ссылке, на каторге. Народ заранее знает, что та Дума, которая выступит в защиту народных прав, будет распушена, а не будет распущена лишь та Дума, которая не пожелает дать народу ничего. Но на такую Думу народ не станет обращать внимания! Он станет думать свою особую - народную думу! Когда люди увидели, как члены и Второй думы были сосланы на каторгу, когда собралась Третья дума, в которую открыты двери лишь представителям ста тридцати тысяч дворян и землевладельцев, но народ не допущен, - теперь таких вопросов они не поставят. Когда мы собрались в Выборге, эти вопросы были естественны, как естествен был наш ответ на них - выборгское воззвание. Сейчас встает другой вопрос: правилен ли был наш тогдашний ответ? Я и социал-демократическая фракция, к которой я принадлежал, думаем теперь, что наш ответ был очень слаб и не соответствовал силе удара властей. По нашему мнению...
П р е д с е д а т е л ь. Суд не интересует, какой ответ желала бы дать социал-демократическая фракция! Говорите о том, что вас привело к составлению и подписанию выборгского воззвания!
Р а м и ш в и л и. Я желал бы...
П р е д с е д а т е л ь. Я вновь заявляю, что полемики с собой не допущу.
Р а м и ш в и л и. Мы находим, что ответ был недостаточен.
П р е д с е д а т е л ь. Повторяю, это суду не интересно.
Р а м и ш в и л и. Выборгское воззвание не послужило сигналом к восстанию. Оно скорее сыграло успокаивающую роль. В залу суда нас привели не за те революционные последствия, которых воззвание не могло вызвать, а за наше выступление против факта разгона Думы. В заключение моего принужденного слова...
П р е д с е д а т е л ь. Вас никто не принуждал говорить.
Р а м и ш в и л и. Я считаю свое слово принужденным потому, что вы лишили меня права сказать то, что я хотел. Конечно, вы можете наложить наказание, и мы будем его нести, но нам важен другой суд. Во Вторую думу были выбраны такие же, как мы. И Вторую думу разогнали, а моих друзей осудили в каторгу! Над нами же, членами Первой думы, произвело свой суд все культурное человечество. В Западной Европе состоялись десятки народных митингов, высказавших сочувствие русским. И вы знаете, что это были собрания не пролетариата, который вы преследуете огнем и мечом, а всех граждан. Даже в Англии представитель власти сказал: "Убили Думу, да здравствует Дума". Этот великий суд человечества - за нас! Вы можете дать нам наказание. Но раз страна поставила свои вопросы - от них вам не уйти! Правительству остается одно - пойти на уступки, или сама жизнь его заставит уступить.
П р е д с е д а т е л ь. Не касайтесь правительства!
Р а м и ш в и л и. То обстоятельство, что Первая Государственная дума - на скамье подсудимых, говорит, что правительство, несомненно, на уступки не пойдет. Итак - слово за народом!
После речи подсудимого Рамишвили объявляется перерыв.
Подсудимые - левые, трудовики и социал-демократы - подходят к оратору и благодарят за великолепно сказанную речь. Сам Рамишвили кажется еще бледнее и худее (если только это возможно!).
Через час заседание возобновляется.
Т о в а р и щ п р о к у р о р а З и б е р т. В чем обвиняются бывшие члены Государственной думы? В том, что распространяли воззвание, призывающее к неповиновению законам. Поэтому раньше всего нам нужно остановиться на содержании распространенного воззвания. Оно призывает население России к неповиновению законам. В течение всего судебного следствия подсудимые говорили о том высоком пьедестале, на который их поставила история за то, что они совершили. Но я думаю, что перед судом истории этот пьедестал вряд ли устоит. Я думаю, господа судьи, что история через несколько лет скажет нам: "Я не понимаю, почему вы, бывшие депутаты Первой думы, которые призваны были издавать новые законы, сочли, что вы сами выше закона?! Я не понимаю, почему вы, призванные законодательствовать, сочли себя вправе совершить преступное деяние, предусмотренное существовавшими законами, и, когда вас за это преступление привлекли к суду, возмущались этим судом? Почему вы пошли, против родины?!" Хотя вы говорите, что ваши действия были направлены против правительства, однако правительство и страна настолько тесно связаны у нас, что такой способ борьбы против правительства допустим быть не может. Какая бы борьба ни велась против него, она является всегда преступлением...
...Герасимов обвел взглядом зал - ряд за рядом, лицо за лицом, не торопясь; отчет о реакции собравшихся (в случае, если она будет такой, как предполагалась) доложит Столыпину сегодня же.
По тому, как хорохористо поднимались со своих скамеек подсудимые (все, кроме Рамишвили и Окунева, под стражей не состояли - ни сейчас, ни все время следствия), понял, что его задумка удалась; гордые дракой, веселые, окруженные толпой репортеров, бывшие члены Думы шли к выходу, как триумфаторы; вполне демократичный спектакль; Столыпин будет доволен; о нынешнем положении в стране речи не было, а именно этого и опасался Петр Аркадьевич; что ж, победа!
Задержавшись взглядом на Дзержинском (очень значительное лицо, черты кажутся знакомыми; явно не русский, - значит, поэтому и не сидел в закутке, а устроился здесь, среди слушателей, добрую половину которых составляла агентура охранки; "положительно, я видел его, только не могу взять в толк, фотографическое ли изображение, или же встречались в свете"), Герасимов медленно поднялся со скамьи.
...Отчего судейские даже зрителей заставляют сидеть в неудобной позе, подумал он. Неужели для того, чтобы всех подданных приучать к идее н е с в о б о д ы, которая связывается с самим понятием российского закона, выраженного через сам дух зала, где слушается д е л о? Чуть прихрамывая (конспирация, на хромого не подумают, что шеф охраны), двинулся следом за подсудимыми, которым загодя дали понять, что никому из них не грозит арест: джентльменский уговор можно и не скреплять актом подписания, народ у нас извилистый, все между строк читает, там же ищет надежду, ненависть, любовь и страх...
Кучеру сказал везти на конспиративную квартиру, обедать; и сам отдохни, дружок; будь у меня через два часа, не раньше. Змейство хитрости
На второй день процесса, когда объявили очередной перерыв, Дзержинский вышел на, Литейный и остановил мальчишку, который размахивал над головой пачкой газет, выкрикивая:
- Думские интеллигентики поднимают руку на святое! Русь не пощадит отступников! Читайте "Волгу" и "Россию"! Самая честная информация, истинно национальный голос!
- Ну-ка, давай мне все истинно национальные голоса, - улыбнулся Дзержинский.
- А вот оне! - мальчишка с трудом разжал синие, скрючившиеся на морозном ветру пальцы. - Берите, дяденька, у меня сил нету рукой шевелить...
Дзержинский достал из кармана своей легкой франтоватой пелерины перчатки, надел мальчишке на руки.
