Эверард достал кошелек, открыл его и вынул несколько драхм.
— Денег у меня достаточно. Так что возьми немного для себя, ты их заслужил. И мне доброе дело зачтется.
Долон, немного поразмыслив, принял решение и протянул руку.
— Что ж, паломник. Неведомы нам пути богов.
Эверард заплатил сторожу.
— Разреши мне пройти в храм, помолиться и испить воды от щедрот божьих, стать воистину его гостем. Потом я тихо устроюсь где-нибудь поблизости от храма и никому не причиню беспокойства.
Холодный полумрак коснулся потной пыльной кожи и пересохших губ.
В центре храма, из камня, на котором покоился фундамент, бил родник. Вода частично наполняла углубление в полу, затем уходила в трубу, проложенную внутри каменной кладки под теменосом и выходящую за его стеной, откуда начинался ручей. За источником располагалась грубая каменная глыба — древний алтарь. Сам Посейдон был изображен на задней стене, и его едва можно было различить при тусклом свете. Пол покрывали груды подношений, в основном примитивные глиняные фигурки лошадей, зверей или изображения частей человеческого тела, которым бог должен был помочь. Священник Никомах наверняка забирал скоропортящиеся продукты и ценные вещи с собой, когда возвращался в город после службы.
«Твоя простая вера не принесла тебе особого достатка, приятель», — подумал с грустью Эверард.
Долон поклонился. Эверард тоже, со всей возможной старательностью, какую только можно было ожидать от тракайца. Преклонив колени, служка зачерпнул чашку воды и подал ее человеку, пожертвовавшему на храм и ему на пропитание. Эверарду, в его теперешнем состоянии, ледяная вода показалась лучше пива. Вознося благодарность богу, Эверард был почти искренен.
— Я оставлю тебя на некоторое время наедине с богом, — сказал Долон.
— Ты можешь наполнить кувшин и, вознеся хвалу дарующему воду, унести с собой.
Поклонившись фреске, он вышел.
Мешкать нельзя, решил патрульный. Хотя здесь ему никто не мешал и можно было спокойно подумать.
План у него пока не оформился. Ему надо проникнуть в сирийский лагерь и найти костоправа Калетора из Оинопараса, известного Эверарду как Хайман Бернбаум, который, подобно Эверарду, давно прошел процедуру адаптации, позволяющую ему жить среди язычников, не вызывая никаких вопросов. Быть может, они придумают какой-нибудь предлог, чтобы уйти вместе, а может, Бернбаум изловчится и устроит все так, чтобы Эверард мог беспрепятственно покинуть лагерь. Задача заключалась в том, чтобы отойти с коммуникатором на значительное расстояние от города, и тогда аппаратура экзальтационистов не зафиксирует сигнал на фоне множества других разговоров, что ведут между собой обычные путешественники во времени в этой эпохе. Информацию Эверарда следовало передать Патрулю, чтобы Центр смог подготовить западню.
«Судя, однако, по тем мерам предосторожности, которые они предпринимают, вероятность, схватить всех четверых разом очень мала. Черт бы их побрал!»
Главное сейчас — добраться до Бернбаума, а тут полно солдат, готовых проткнуть мечом любого незнакомца. Он мог бы остановить их, сказав, что прибыл с очень важным посланием, но тогда его потащат к офицерам, которые учинят строгий допрос. А если назвать Калетора, то врачевателя тоже начнут допрашивать. А поскольку сказать им нечего, обоих будут пытать.
Эверард пришел в храм в надежде встретить кого-нибудь положением повыше, чем раб, — помощника священника, послушника или кого-то в этом роде. Такой человек мог бы дать ему опознавательный знак святилища, провожатого, а может, и провести его через сирийские пикеты.
Эверард мог бы показать свой фонарик и заявить, что Посейдон лично даровал ему этот предмет ночью. Но прежде, конечно, следует дождаться, пока Никомах-Драганизу встретится с Полидором-Булени и они покинут храм.
Патрульный даже думал прийти сюда после того, но прятаться где-нибудь в окрестностях храма было сейчас, возможно, рискованней, чем тихо сидеть во дворе. Тем более что здесь он мог узнать что-нибудь полезное.
План его оказался, в лучшем случае, незрелым, а сейчас выглядел просто нелепо. «Ничего, может быть, появятся свежие мысли… — Эверард усмехнулся, но ухмылка получилась скорее злобной. — Надо придумать какой-нибудь примитивный ход, как вчера, что-нибудь совсем простое, до чего они не додумаются…»
Он вышел из храма на солнечный свет, ослепивший его на краткий миг.
— Я уже почувствовал, как близость бога укрепляет меня, — произнес он значительно. — Я верю, что поступаю по его воле, и ты, Долон, тоже. Будем следовать указанному пути.
— Да, конечно.
Сторож торопливо предупредил его о соблюдении чистоты на храмовой территории, указал отхожее место, которое находилось в роще на приличном расстоянии от святыни, после чего скрылся в своей лачуге.
Эверард направился в угол, где сидели женщины. Ужаса на их лицах больше не было, но осталась скорбь, усугубленная голодом и отчаянием. Он не мог приветствовать их традиционным «Радости вам!».
— Можно я с вами присяду? — спросил он.
— Мы не можем запретить вам это, — пробормотала пожилая женщина (наверно, лет за сорок).
Он опустился на землю рядом с молодой. Та казалась бы еще привлекательной, если бы сохранила силу духа.
— Я тоже ожидаю воли божьей, — сказал он.
— А мы просто ждем, — отозвалась та равнодушно.
— Меня зовут Андрокл, я паломник. Вы живете поблизости?
— Жили.
Сморщенная старуха зашевелилась. Какое-то мгновение в ее глазах светилась гневная сила.
— Наш дом стоял ниже по течению. Так далеко отсюда, что мы до последнего не знали о случившемся, — заговорила она. — Сын мой сказал, мы должны, мол, погрузить в повозку все, что только можно увезти на быках с фермы, не то придется в городе нищенствовать. Но на дороге нас схватили всадники. Они убили сына и мальчиков. А жену его изнасиловали, но, по крайней мере, нас не прикончили. Ворота в город оказались на запоре. Вот мы и подумали, что Сотрясатель Земли даст нам пристанище.
— Лучше бы они нас убили, — произнесла молодая неживым голосом. Младенец заплакал. Она бездумно обнажила грудь и дала ее ребенку, а свободную руку вытянула перед собой, чтобы складками рукава прикрыть дитя от солнца и мух.
— Сочувствую, — только и нашел что сказать Эверард.
«Война, похоже, единственное, что у любого правительства получается лучше всего».
— Я буду молиться за вас, — сказал он.
Женщины не ответили. Что ж, когда чувства атрофируются, это своего рода благо. Он накинул на голову капюшон и привалился к стене. Тополя давали скудную тень. Жар легко проникал сквозь одежду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
