— Уйдешь? — с тихой надеждой спросил я.
Кот молча смотрел на меня, потом скользнул под кровать. Понятно, не уйдет, просто не будет мешать. Хотя, какая разница, пусть слушает, сам еще не знаю, что тут произойдет. Когда дело дойдет до раскрытия моих тайн, могу и завернуть эту, если окажется что-то…
Дверь с тихим шорохом отъехала в сторону, вошла Кортни. Все такая же — улыбчивая, глядящая на меня из-под озорной рыжей челки. Никаких следов травм или повреждений.
— Антон, уже лучше? — она замялась на пороге, потом решительно прошла и села на край кровати у меня в ногах. — Я бы и так зашла тебя проведать, зря ты титрина посылал.
— Боялся, у тебя дела, — как-то странно отозвался я. Сам не понимал, что происходит.
— Нет, я же знаю, что нам надо поговорить. Ты ведь этого хотел?
— Да, я вот тут сказать хотел…
— Да погоди ты, — легко отмахнулась она. — Вы ведь мужчины все понимаете не так. Я расскажу, хотя боюсь, мои слова доставят тебе немало хлопот. Я же вижу, как ты разрываешься между чувствами и долгом.
— Умная ты какая, — проворчал я.
Она поджала губы, тряхнула челкой:
— Что между нами было, ты понимаешь?
Глупый какой-то вопрос, близость, что же еще? Она не стала ждать ответа от меня, продолжала:
— Там, на Эвересте мы все шли к смерти. Кох, такой уверенный, отдающий команды, враз исчез, и все сломалось. Вокруг лишь трупы и тут ты, властный, уверенный. Около тебя — словно за стеной китайской, можно не бояться ни ветра, ни бурь. Женщина тянется к силе неосознанно, это заложено у нас в генах. Когда я пришла к тебе тогда, ничего не хотела, понимаешь? Только восхищаться твоей силой, затаив дыхание.
Между нами нет ничего того, о чем ты думаешь. Мы — команда, невольно прикипевшая друг к другу. У меня ведь на земле есть человек, которого я очень люблю. Но там, в космосе, все по-другому! Чувства уступают желанию ощутить под пальцами что-то настоящее. Не знаю, что будет, когда я расскажу ему. Поймет ли он? Да, не перебивай, — она взмахнула рукой. — Я такая же как ты, честная. Прямая. Не буду скрывать ничего. Потому что хочу быть самой собой, а не лживой тварью.
Я и к Натали пошла по этому. Хотела спросить, не возмущу ли ее, если буду… ну, увиваться за тобой. Глупо это было, теперь уж понимаю, но не могла я ведь знать, что у вас там на самом деле. Ты смотрел на нее волком, не разговаривал.
А Натали губы поджала и вдруг говорит: «У меня от него ребенок».
Я ведь тоже знала все это время правду, потому даже близко старалась к тебе не подходить. Не смогла ответить, когда Ната спросила, было ли что-то между нами. Я ведь все сразу поняла, зачем она скрывала, почему все так сложилось.
Да не нужен ты мне был!
Я так оскорблено на нее посмотрел, что девушка осеклась.
— Ты не понял, — пошла она на попятную. — Ты для меня стал словно кумиром, я тебя не знала, но одно твое прикосновение прогоняло страх и давало возможность бороться дальше! Я же с самого начала понимала, что ничего между нами быть не может, но сама обманула себя, придя к тебе в каюту.
— Зачем ты все это сейчас говоришь?
— Потому что прощаюсь, Антон, — она положила руку мне на ногу, ниже колена. — Я улетаю и вряд ли мы когда-то увидимся. Не вспоминай меня, Доров, ни к чему это. На мой запрос с Земли ответили положительно, да и Порси просится, у него мать заболела. Пока Шквал будут чинить, пройдет не одна неделя, а я больше не могу, не хочу так — вдали от тех, кто живет в моем сердце. Ты понял меня, не вспоминай?
— Одни велят мне запомнить, другие не вспоминать, — проговорил я глухо, усмиряя сердце. Теперь я ощущал пустоту, такую же, как тогда, когда Рик шагнул в провал и исчез. Рыжая девчонка была права: в космосе нас связывали не чувства, а некие силы, давящие снаружи. Та самая душа бездны, о которой говорил титрин. Мы были чужды космосу и самими дорогими для нас людьми становились те, кто был рядом. Мы ненавидели их, мы уставали от их присутствия, но ничего иного у нас не было. Это те, кто защищал нас, кто слушал, улыбался нам.
Кортни встала.
— Девчонка, какая же ты еще девчонка, Кортни, — я смотрел на нее в упор с восхищением. — Ты прошла в космос потому, что рядом был я, но ведь цель у тебя была другая!
— Да, — согласилась американка, — хотела оставить свой след во Вселенной. Хотела, чтобы меня помнили, как победительницу Сафари. Наши жизни — как вспышки — короткие и ничего не освещают. Я хочу оставить яркий свет и, несмотря на то, что мы не победили, мне кажется, все получилось.
— И что же, если я когда-нибудь соберусь снова совершать подвиги, не звать тебя?
— Нет, — она покачала головой. — Хватит. Если только Поль поймет, то вскоре мы переселимся в Майями, и я ему нарожаю троих пузатых детишек. Поль у меня толстячок, тебе да него далеко, — она усмехнулась. — Так ты разрешаешь нам с Порси отбыть на Землю? Я подыскала бюро транспортных услуг, меньше чем через неделю прекрасная прогулочная яхточка доставит нас на Землю. Объединенное командование отнеслось к нашей просьбе благосклонно, посадку разрешило.
— А чего ты меня то спрашиваешь? — удивился я.
— Так ты ж мой капитан, — она пожала плечами, как будто все было и так понятно.
— Да ладно, я сейчас капитан больничной койки, — отмахнулся я.
— Я говорила со здешним консулом, который занимается землянами. Он сказал мне, что на Шквал, если только потребуется, выделят и связиста и навигатора. Так что на обратном пути у вас не будет проблем.
— Да о чем ты сейчас говоришь, Кортни? Вали уже на Землю, тебе там, в отличие от меня, будут рады.
— То что мы сделали… то что сделал ты, я считаю это правильным, — вдруг сказала американка. — Если мое мнение тебе интересно.
Я кивнул. Все равно решение уже было принято и воплощено в жизнь.
— Если тебя когда-нибудь пустят на Землю, буду рада видеть в гостях, — внезапно, противореча самой себе, сказал девушка. Тряхнула челкой, и вышла.
Я оглянулся на цветы, долгое время смотрел на них.
Все, наконец, сложилось. Я только что потерял часть себя — семью, члена своего экипажа. Кортни была права: то, что нас сближало там — бездна и пустота — ничего не значило здесь, в мире благополучия и ярких красок. У каждого из нас была своя жизнь, и в ней было достаточно счастья, чтобы пытаться все разрушить. Мне вот еще чинить и чинить.
Титрин не дал мне долго размышлять, выскользнул из-под кровати, почерневшей молнией вспрыгнул на тумбочку. Вообще, черный цвет шел ему больше всего. Посмотрел на меня и бестактно проворчал:
— Как в вашем видовом мире все запутано.
— У вас не так? — поинтересовался я, уже поняв, что задал глупый вопрос. Он же водяной светящийся цветок…
— Так, да не так, — серьезно ответил титрин. — Есть дети и вокруг них появляется семья. Цель родителей защитить свое потомство. Когда нет детей, есть свобода желаний, зачем загонять себя в рамки морали, когда природой все устроено верно?
— Даже не знаю, что тебе сказать. Я что-то ничего в своей морали не понимаю теперь. Оно ведь все просто только когда рассуждаешь в теории.
— Это точно, — согласился титрин.
Я, наконец, полностью сел, свесил ноги, стал снимать с кожи датчики. Никаких игл, они крепились мягкими присосками. Но от всех этих манипуляций запротестовал бок.
— Ты куда? — встрепенулся кот.
— По нужде пойду, — я встал и тут же пожалел об этом. Ноги подломились, я чуть не упал. Ухватился за дугу кровати, чтобы удержать равновесие.
— Сейчас позову кого-нибудь, — титрин метнулся мимо и, когда дверь открылась, смешно врезался в ногу шагнувшего внутрь палаты человека.
Я замер, распрямился.
Ее глаза смотрели на меня спокойно и равнодушно.
— Видела Кортни, она заходила к тебе, и вижу, что после ее прихода тебе стало лучше, — сказала она негромко.
— Кортни приходила попрощаться, она отбывает на Землю, — сказал я, пытаясь понять, чего ждать от бывшей…
Бывшей ли?
— Бросила тебя подружка? — спросила Ната с издевкой.
— Ты не поймешь, и не простишь, — я прохромал вдоль кровати, боясь отпустить бортик, дотянулся до вазы и выдернул из нее умопомрачительный огромный букет. Сатринг ведь знал, что я пойму, как распорядиться этими цветами.
Я повернулся. Выглядел, должно быть, нелепо: в идиотской, как и во всех больницах Вселенной, рубахе, босоногий. Я заставил себя выпрямиться и, чеканя шаг, как идут по плацу солдаты, подошел к ней. Встал на одно колено, выдвинув перед собой, словно защиту, букет белых лион.
— Прости меня, — сказал негромко, не опуская взгляда.
Ничего я не мог сказать ей больше, все, что хотел выразить, было в этих двух простых словах. Знаю, что женщинам этого мало, но сейчас все остальное казалось лживым и маловажным. Потом я буду оправдываться, потом придумывать какие-то ходы или объяснения. Все, что важно, решиться должно именно сейчас. Иначе не будет никакого «потом».
