пришпоривая лошадь.
— Конечно, мы отвезем ее, — согласился Годвин, — хотя не знаю, что мы будем делать с нею, если друзья не встретят ее. Но, пожалуйста, поедем с нами.
Она повернула голову к арабу, точно спрашивая его о чем-то, и он повторил ей слова Годвина, тогда она пустила свою лошадь между конями братьев.
— Может быть, — продолжал араб, — теперь вы лучше узнали наш язык, чем знали тогда в Бейруте, однако даже в таком случае, прошу вас, не беспокойте разговорами эту женщину и не просите ее сбросить вуаль с лица, потому что это не в обычаях наших. До города всего час пути. Это будет платой за тех хороших лошадей, которые, как мне сказали, совсем недурно служили вам на узком мосту и неплохо несли вас по низменности и горам, когда вы бежали от Сипана; хорошо также держались кони в злой день Гаттинской битвы, когда вы сбили с седла Саладина и убили Гассана.
— Будет исполнено, — сказал Годвин, — мы благодарим вас, Сын Песка, за тех коней.
— Отлично. Когда вам понадобятся еще кони, велите выкрикнуть на рыночной площади, что вы желаете видеть меня, — И он начал поворачивать свою лошадь.
— Стойте! — крикнул Годвин. — Что вы знаете о Масуде, вашей племяннице? Она с вами?
— Нет, — тихо ответил араб, — но она приказала мне прийти за ней в один сад, знакомый вам, подле стен Аскалона; она скоро покинет лагерь Салахеддина. Итак, я поеду туда, прощайте. — И с поклоном закутанной женщине он передернул поводьями и, как стрела, умчался по той дороге, по которой приехали братья.
Годвин вздохнул с облегчением. Если Масуда просила дядю встретиться с ней, она, по крайней мере, была в безопасности. Значит, не ее голос прошептал его имя в темноте ночи, когда им владел ужас — ужас, может быть, рожденный тем, что он вынес раньше. Потом он оглянулся и увидел, что Вульф смотрит на женщину, которая ехала немного позади них, и упрекнул его, заметив, что раз он не имел права говорить с нею, он не должен был и смотреть на нее.
— Жаль, — ответил Вульф, — потому что, хотя она закутана, это, должно быть, благородная женщина, и она хорошо ездит верхом. Да и конь у нее великолепный, вероятно, брат или двоюродный брат моего Дыма. Может быть, в Иерусалиме она согласится продать нам его?
Итак, они поехали, не глядя больше на свою спутницу; зато она пристально вглядывалась в них.
Вот наконец и ворота Иерусалима. Под ними толпилось множество народа, все ждали возвращения посольства. Большая часть толпы отправилась вслед за ними, чтобы узнать, привезло ли оно мир или войну.
Тут Годвин и Вульф переглянулись, не зная, куда ехать или где отыскать родственников своей закутанной спутницы, так как близ них не осталось никого. На противоположной стороне улицы виднелась арка, а за аркой сад, казалось, пустынный. Они въехали в него, чтобы посоветоваться, закутанная женщина следовали за ними.
— Мы в Иерусалиме и можем поговорить с ней, — сказал Вульф, — нужно же нам узнать, куда отвезти ее.
Годвин кивнул головой.
— Госпожа, — сказал он по-арабски, — мы исполнили данное нам поручение. Пожалуйста, скажите нам, где родственники, которым мы должны передать вас?
— Здесь, — ответил нежный голос.
Они окинули взглядом заброшенный сад, в котором были навалены камни и мешки с землей на случай осады.
— Мы не видим их.
Всадница сбросила с себя плащ, но не покрывало, и братья увидели ее платье.
— Клянусь святым Петром, — сказал Годвин, — я узнаю вышивку. Масуда! Это вы, Масуда?
Покрывало тоже упало: перед ними была женщина, похожая на Масуду, а между тем не она. Волосы были причесаны, как у нее, украшения и ожерелье, сделанное из когтей львицы, которую убил Годвин, принадлежали ей; кожа на лице отливала богатым румянцем аравитянки, даже маленькая родинка чернела на ее щеке, но братья не могли видеть ее глаз, так как она наклонила голову. И вдруг с легким стоном всадница подняла голову и посмотрела на д’Арси.
— Розамунда, это сама Розамунда! — задыхаясь, вскрикнул Вульф. — Розамунда под видом Масуды! — И он скорее упал, чем соскочил с лошади и подбежал к ней, говоря: — Боже, благодарю тебя!
Она в полуобмороке соскользнула с седла в его объятия. Годвин стоял, отвернув голову.
— Да, — сказала Розамунда, немного приходя в себя. — Это я, я ехала с вами, и ни один из вас не узнал меня…
— Разве наши глаза могут пронизывать тяжелые покрывала? — с неудовольствием заметил Вульф. Годвин же спросил странным, напряженным голосом:
— Вы, Розамунда, под видом Масуды. С кем же я прощался, когда палач ждал меня? Это была женщина под покрывалом в одежде и драгоценностях Розамунды…
— Не знаю, Годвин, — ответила она. — Может быть, это была Масуда, одетая в мое платье. И я не знала, что палач ждал вас. Я думала… я думала, что он ждет Вульфа… О, небо! Я думала это…
— Расскажите нам все, — хриплым голосом попросил Годвин.
— Недолго рассказывать, — ответила Розамунда. — После того, как были вынуты жребии, я упала в обморок. Когда же я очнулась, мне показалось, что я сошла с ума: передо мною стояла женщина в моей одежде и с лицом, походившим на мое.
«Не бойтесь, — сказала она, — я Масуда; в числе других познаний я научилась теперь менять наружность. Слушайте, нельзя терять времени. Мне приказали уехать из лагеря, и теперь мой дядя, араб, ждет меня за чертой лагеря с двумя быстрыми лошадьми. Вместо меня уедете вы, принцесса. Посмотрите, вы одеты в мою одежду и у вас почти мое лицо… Мы одинакового с вами роста, и солдат, который поедет провожать вас, не «заметит» обмана. Я позаботилась об этом; он воин Салахеддина, но родом из моего племени. Я дойду с вами до дверей
