Но самым большим, по моему мнению, Машкиным достижением стало строительство нескольких весьма непростых заводов по выпуску очень специальной техники. Ведь выкопать землю с дороги – дело несложное, а вот погрузить ее в те же прицепы, перегрузить в вагоны, затем вагоны разгрузить, землю по полям растащить – в десятки раз более трудоемко. Вдобавок вместо чернозема на дороги нужно было насыпать земли хотя бы из отвалов карьеров и шахт – а это и вагоны, и самосвалы… телеги-самосвалы в основном. Так что дочь наша собрала "умных людей", и те придумали шнековый грунтопогрузчик (перед которым пускался обычный трактор с плугом), тракторный прицеп-грунторазбрасыватель, еще кучу всякой техники – и построили заводы, где все это стало массово выпускаться. Ведь даже Московская губерния – очень немаленькая, лопатами все проделать работы лет на сто наберется…
Для всей этой техники требовались моторы – и они появились. Восьмицилиндровая версия "газовского" мотора (рядная) начала довольно быстро производиться на специально выстроенном Гжатском моторном заводе. Сначала для "узкоколейных локомотивов" (поскольку дизелей для них еще не хватало) – но мотор-то, если он уже есть, можно много для чего применить. Правда Гжатск вроде как располагался "вне пределов подведомственной территории", но, вероятно, он остался единственной "свободной площадкой в радиусе доступности" после начала строительства всех прочих "землеустроительных" заводов в Верее, Рузе, Боровске, Малоярославце, Волоколамске…
Для меня осталось совершенно непонятным, что Машка пообещала Степану Рейнсдорфу, который не только сам мотор спроектировал, но и перевел на Гжатский завод четырех своих инженеров и почти сотню опытных рабочих. Но станки она самостоятельно закупила в Германии и Швеции, оплачивая поставки с выручки Можайского электролампового завода. Выстроенного опять-таки горожанами и крестьянами из окрестных сел: умеет дочь наша народ уговаривать "делать себе хорошо"…
На самом деле даже не так: Машке народ просто верил. Не весь, конечно – но сейчас уже все поверят: дочери я про грядущую засуху рассказал, естественно – и она, посоветовавшись с агрономами, почти все поля на этот год засеяла луговыми травами, бросив колхозников на огороды (расположенные поблизости от рек, так что их поливать было в принципе несложно… пока реки эти до дна не вычерпаны, конечно). И крестьяне в ее колхозах голодными не останутся, ну а те, кто Машке еще не верил – теперь точно поверит…
А засуха – она много чему способствует, например – сильному обмелению рек. Еще более например – Днепра, что сильно упрощает строительство плотины. Но засуха кончится – и Днепр тот же затопит к чертовой матери кучу очень даже плодородной земли, а ее все же жалко. Но если уже и технология отработана, и техника нужная есть… Мало, конечно, техники, однако трудолюбивых мужиков – много. И если дать этим мужикам лопаты, то плодородие можно просто перенести в другое место. А дополнительных узкоколеек можно и за мой счет настроить.
В общем, вся страна в едином порыве бросилась в колхозы… то есть далеко не вся, конечно, и только кое-где – но мне хватило этого чтобы узнать, сколько же в стране всякой разной мрази.
Когда будущий колхозник получал обещанный "гарантированный прокорм", то он чаще всего оставлял его жене и детям, а сам убывал на "стройки века". Но оставшиеся "не колхозники" почему-то такую "несправедливость" вытерпеть не могли – и поначалу в основном просто грабили "зажравшихся соседей". Я, конечно, тоже слегка поучаствовал в "усилении классовых противоречий", запретив выделенным пайком делиться с кем бы то ни было – но халявщиков я кормить не собирался даже опосредованно. Так что пришлось издать еще один указ и по уездам спустить циркуляр "О мерах по защите колхозного крестьянства". Ну а так как начальниками уездной администрации давно уже стали минимум подполковники, а чаще все же полковники – командующие, кроме собственно уезда, еще и уездным гарнизоном, колхозников защитить получилось так, что грабежи в основном прекратились. Просто в случае грабежа приезжала специальная "следственная комиссия", проводили "оперативное дознание" – а затем всех лично в грабеже участвующих тут же вешали (как правило, на собственных воротах) – если ограбленным были нанесены увечья, или же отправлялись на "спецкаторгу для грабителей" если грабеж обошелся без жертв. А семья грабителя отправлялась поголовно куда-нибудь подальше, как правило за Байкал. Ну это если в семье оставались взрослые – детей же распределяли по училищам в маленьких городках, но тоже подальше от родной деревни.
Повесили народу не очень много, как правило хватало одного случая на пару-тройку смежных уездов… разве что на Тамбовщине пришлось чуть не каждую волость отдельно приводить в чувство… точнее, с Тамбовщины вести до Москвы быстрее всего дошли, а упёртый народ собрался в полосе от Тамбова до Екатеринослава, захватив часть Воронежской губернии (совсем слегка), затем Харьковскую, Полтавскую и Екатеринославскую до Днепра. Меня же поразило то, что грабежом чаще всего занимались не подыхающие с голоду бедняки, а чуть ли не самые зажиточные крестьяне. Бывшие кулаки, которым моя земельная реформа резко поубавила возможность грабить соседей "легально"… Причем они не сами, естественно, грабить ходили – отправляли "на дело" своих батраков. Так что пришлось писать еще один указ, и служащим уже ведомства Бориса Владимировича Штюрмера пришлось еще раз пройтись по деревням и селам, еще раз – и гораздо более тщательно – провести расследование каждого случая (включая не только грабежи, но и угрозы), после чего некомплект шахтеров на Груманте и в Воркуте закончился. Не сказать, что все это сильно прибавило мне народной любви, однако теперь крестьянин в колхоз шел без особой боязни.
Честно говоря, и Борис Владимирович был весьма поручением недоволен: полиции работы и без моих указов хватало. Причем сами расследования в деревнях его не особо напрягали, все же благодаря скополамину виновные изыскивались почти сразу, а воспитательный момент осуществляла не полиция, а приданные казаки. Но вот то, что творилось в Киевском генерал-губернаторстве, вызывало у меня острое желание совершить акт массового геноцида. Там крестьяне не грабили записавшегося в колхозники соседа – они сжигали его. Причем часто – в буквальном смысле слова живьем, подперев перед поджогом дверь в хату каким-нибудь бревном…
Мужики явно рассчитывали, что "никто ни о чем не догадается": все, что могло сгореть – сгорало, и улик вроде бы не оставалось. Однако полиция, сообразив, что горят почему-то исключительно свежезаписавшиеся колхозники, провела особое расследование, и улики нашлись. Я уже был знаком с подобным образом действий мужицкого населения, но чтобы сжигать соседа из зависти… Однако, хотя мысль о геноциде посетила не одного меня, уничтожать население таких деревень было нельзя. Конечно, соседи-то ничем не лучше, просто "не успели" сотворить то же самое – и по закону их вроде геноцидить не за что, но всяко "все должно быть по закону" и экзекуции подвергались лишь непосредственные исполнители. Смесь скополамина с мескалином была уже отработана, Буратины шприцами обеспечили страну в достатке – так что выявить всех участников преступления было нетрудно – и непосредственных участников автоматом приговаривали к смертной казни. Но тех, кто "просто рядом стоял", вешать было вроде и не за что – но и оставить их без наказания тоже было неправильно. Однако решать их судьбу должен был именно я…
Ну я и решил: все равно что бы я ни придумал – буду душителем народной свободы. Так уж лучше подушу эту свободу с пользой – однако сделать для получения "пользы" предстояло много, и значительная часть работы свалилась как раз на подготовленных офицеров полиции. В селах взрослое население поголовно допрашивалось (а некоторые и под скополамином) на предмет личного отношения к сжиганию соседей, и все "одобряющие" поджог немедленно отправлялись на каторгу, а подстрекатели – каковых тоже было немало – присоединялись к исполнителям. А все, кто "знал, но не посчитал нужным сообщить властям" – отправлялись на "перевоспитание трудом". Кроме детей до десяти лет – этих распределяли по приютам. Конечно, из тех, кто постарше, может уже и не вырастут нормальные люди, но шанс все же остается, а детишки младше шести-семи лет вырастут уже людьми, а не скотами.
