Сид Гамед прибавляет, что эта чудесная машина действовала десять или двенадцать дней, но так как в городе распространялся слух, что у Дон Антонио есть волшебная голова, которая отвечает на обращенные к ней вопросы, то он испугался, как бы слух не дошел до ушей бдительных стражей нашей веры. Он отправился к господам инквизиторам объяснить, в чем дело, и они приказали снять голову со стола и не пользоваться ею более, из опасения, чтобы невежественная чернь не подняла скандала. Но во мнении Дон-Кихота и Санчо Панса голова осталась волшебною, отвечающею и размышляющею, к большему удовольствию Дон-Кихота, нежели Санчо.[302]
Городское дворянство, в угоду Дон Антонио и в честь Дон-Кихота, а также и с целью дать последнему случай публично проявить свои странности, постановило чрез шест дней после того устроить бег, но этот бег не состоялся по причине, о которой я скажу позже.
Между тем Дон-Кихоту пришла фантазия обойти город, но пешком и не вооруженным, из опасения, что если он выедет верхом, мальчишки и праздный люд кинутся за ним. Он вышел с Санчо и двумя другими слугами, которых дал ему Дон Антонио. Случилось так, что, проходя по одной улице, Дон-Кихот поднял глаза и увидал на одной двери надпись крупными буквами: Здесь печатаются книги. Эта находка доставила ему большое удовольствие, потому что до этих пор он не видел ни одной типографии, а ему очень хотелось знать, что это такое. Поэтому он вошел туда со всею своей свитой и увидал, как набирают, печатают, исправляют, кладут в формы и вообще все то, что делается в больших типографиях. Дон-Кихот подошел к одной кассе и спросил, что тут делают, рабочий объяснил ему; рыцарь посмотрел и вошел дальше. Между прочим, он подошел к одному наборщику и спросил его, что он делает. – Сударь, – отвечал рабочий, указывая на человека приятной наружности и серьезного вида, – этот господин перевел итальянскую книгу на наш кастильский язык, а я ее теперь набираю, чтоб предать ее печати. – Как заглавие этой книги? – спросил Дон-Кихот. Тогда заговорил автор: – Сударь, – сказал он, – эта книга по-итальянски называется le Bagatelle. – А что по нашему значит le Bagatelle? – спросил Дон-Кихот. – Le Bagatelle, – опять заговорил автор, – значит Пустяки, но, несмотря на свое скромное заглавие, она заключает в себе очень хорошие и очень существенные вещи. – Я знаю немного итальянский язык, – сказал Дон-Кихот, – и могу похвастать тем, что пою некоторые стансы из Ариоста. Но скажите мне, сударь (я говорю это не для испытания ума вашей милости, а из одной любознательности), встретили вы в своем оригинале слово pignata? – Да, несколько раз, – отвечал автор. – А как переводите вы его по-кастильски? – спросил Дон-Кихот, – как же перевести его иначе, – отвечал автор, – как не словом котел? – Черт возьми, – воскликнул Дон-Кихот, – как вы далеко ушли в тосканском наречии! Я готов побиться об заклад на что угодно, что там, где итальянец говорит ріасе, ваша милость ставите нравится, и что ріu вы переводите больше, su – вверх, а giu – вниз. – Именно так, – сказал автор, – потому что это совершенно соответствующие понятия. – Ну, так я готов поклясться, – воскликнул Дон-Кихот, – что вы неведомы миру, который всегда медлителен в вознаграждении расцветших умов и достохвальных трудов. О, сколько погибших талантов! сколько осмеянных добродетелей! сколько зарытых гениев! Притом мне кажется, что переводить с одного языка на другой, кроме царей всех языков – греческого и латинского, то же что разглядывать фландрские ковры с изнанки. Фигуры, конечно, видны, но они наполнены нитями, которыя их стушевывают, и не имеют ни той ровности, ни того цвета, что лицевая сторона. Впрочем, чтобы переводить с языка легкого и почти схожего со своим, не нужно ни ума ни слога более того, какие требуются для переписывания и списывания с одной бумаги на другую и тем не менее не хочу сказать этим, чтоб ремесло переводчика не было весьма похвально, потому что человек может заниматься гораздо более дурными делами и менее прибыльными.[303] Из их числа надо впрочем исключил двух знаменитых переводчиков Кристоваля де Фигероа с его Pastor Fido, и Дон Хуана де Хауреги с его Аминтой, в которых и тот и другой необычайно удачно заставляют усомниться в том, где перевод и где оригинал.[304] Но скажите мне, пожалуйста, книга эта печатается на ваш счет или вы продали право какому-нибудь книгопродавцу? – Она печатается на мой счет, – отвечал автор, – и я рассчитываю заработать на этом первом издании по меньшей мере тысячу дукатов. Она будет издана в двух тысячах экземпляров, и они разойдутся по шести реалов штука, в один миг. – Ваша милость, мне кажется, ошибаетесь в расчете, – заметил Дон-Кихот. – Видно, что вы не знакомы с уловками типографов и не знаете, что они между собою в стачке. Я вам предсказываю, что если у вас окажется две тысячи экземпляров одной книги, они так отдавят вам плечи, что вы сами в ужас придете, особенно если в книге мало соли, и если она не имеет большого значения. – Так что же! – воскликнул автор, – вы хотите, чтобы я подарил ее какому-либо книгопродавцу, который даст мне за нее три мараведиса и еще будет думать, что оказал мне большую милость, давая мне столько?[305] – Ни за что; я издаю книги не за тем, чтобы приобрести имя в свете, потому что, слава Богу, я уже известен чрез мои творения. Я ищу выгоды, без которой слава не стоит ни одного обола. – Дай вам Бог счастья! – отвечал Дон-Кихот и подошел к другой кассе. Он увидал, что там исправляют страницу книги под заглавием Свет души.[306] – Вот, – сказал он, – книги, которые должно печатать, хотя и много уже есть книг этого рода, потому что много есть грешников, нуждающихся в этом и свет особенно нужен тем, у кого его нет. – Он отправился дальше я увидал, что исправляют еще одну книгу. Он спросил ее заглавие. – Это вторая часть Хитроумного гидальго Дон-Кихота Ламанчского, составленная каким-то гражданином Тордезильяса, – отвечали ему, – А, я знаю уже эту книгу, – сказал Дон-Кихот, – и я по совести думал, что она уже сожжена и обращена в пепел за свои нелепости. Но и для нее, как для всякой свиньи, наступит свой день св. Мартина.[307] Выдуманные история тем лучше, чем приятнее, чем ближе они к истине или к правдоподобию, а истинные уже тем лучше, что они истинны. – Сказав это и выказав некоторую досаду, он вышел из типографии.
В тот же день Дон Антонио решил повезти его смотреть галеры, стоявшие у берега, к большому удовольствию Санчо, который не видел их ни разу в жизни. Дон Антонио уведомил начальника галерной эскадры, что после полудня ан приведет к нему своего гостя, знаменитого Дон-Кихота Ламанчского, которого уже знали и начальник эскадры, и все городские граждане. Но то, что произошло во время этого посещения, будет рассказано в следующей главе.
ГЛАВА LXIII
О плохом результате посещения галер для Санчо и о новом приключении с прекрасной Мориской
Дон-Кихот долго размышлял об ответах волшебной головы, но ни одна из его догадок не доходила до подозрения, что дело основано на мошенничестве; а напротив, все они останавливались на обещании, в его глазах несомненном, что Дульцинея освободится от чар. Он только и делал, что расхаживал и радовался про себя, ожидая скорого исполнения этого обещания. Что касается Санчо, то хотя он возненавидел обязанности губернатора, как сказано было раньше, но все-таки желал снова попасть еще раз в такое положение, чтобы иметь право приказывать и чтобы ему повиновались, потому что таково сожаление, какое оставляет после себя всякое командование, хотя бы и шуточное.
Наконец, когда назначенный час наступил, Дон Антонио и оба его друга отправились с Дон-Кихотом и Санчо осматривать галеры. Начальник эскадры, предупрежденный об их визите, ожидал обоих знаменитых людей, Дон-Кихота и Санчо. Едва лишь появились они на набережной, как на всех галерах опустили тенты и затрубили в рога. В то же время на воду был спущен ялик, покрытый богатыми коврами и убранный подушками из алого бархата. Только что Дон-Кихот ступил на ялик, как с главной галеры, раздался пушечный выстрел, который был повторен остальными галерами; затем, когда Дон-Кихот взошел на палубу с правой лестницы, все каторжники приветствовали его, как приветствовали обыкновенно высокопоставленных лиц при посещении имя галеры, троекратным кликом: Гу, гу, гу![308] Генерал (так мы будем его называть), который был дворянином родом из Валенсии,[309] подошел приветствовал его: Он обнял Дон-Кихота и сказал ежу: – Я отмечу этот день белым камнем, потому что это один из счастливейших дней, какими я пользовался в своей жизни, так как я видел господина Дон-Кихота Ламанчского, в котором сияет и сосредоточивается весь блеск странствующего рыцарства. – Дон-Кихот, восхищенный столь почетным приемом, отвечал ему в словах не менее учтивых. Они оба взошли в каюту на корме, изящно меблированную, и уселись на скамьях планшира. Смотритель над каторжниками вышел на пространство между деками и свистком дал каторжникам звать, чтобы они сняли с себя плащи, что и было немедленно исполнено. Санчо, увидав столько совершенно голых людей, разинул рот, но еще более расширял его, когда тент подняли с такой быстротой, как будто бы все дьяволы принялись за дело. Но все это было ничтожно в сравнении с тем, что я сейчас скажу. Санчо сидел на эстантероле или корковом столбе, близ первого гребца на первой скамейке. Наученный заранее, гребец схватил Санчо и, подняв его на своих руках, тогда как все каторжники стояли на ногах и наготове, передал его следующему гребцу, и бедный Санчо тотчас стал перелетать из рук в руки, со скамьи на скамью, с такой быстротой, что перестал видеть и подумал, что его черти взяли. Каторжники не оставили его в покое до тех пор, пока левой стороной не принесли его обратно к корме, где он остался распростертый, еле дышащий, покрытый крупными каплями нота и не понимая, что с ним произошло. Дон-Кихот, увидав полет Санчо без крыльев, спросил генерала, есть ли это одна из церемоний, которыми приветствуют на галерах вновь прибывших. – Что касается меня, – прибавить он, – то так как я не имею никакого желания заняться этим ремеслом, то не хочу я исполнять подобное упражнение; и, клянусь Богом, что если кто-нибудь дотронется до меня, чтобы заставить меня летать по воздуху, то я вырву из него душу ударами ног по животу. – С этими словами он поднялся с места и сжал рукой свой меч.
