21 октября Гумилёв организовал вечер свободного Союза поэтов в клубе на Литейном проспекте, первый после того, как свергли Павлович и Шкапскую. Это был пир победителей. Блок после вечера в дневнике отметил: «Верховодит Гумилёв — довольно интересно и искусно. Акмеисты, чувствуется, в некотором заговоре, у них особое друг с другом обращение. Все под Гумилёвым». И здесь же пишет об отношении Гумилёва к стихам Мандельштама, который выступал на вечере: «Его стихи возникают из снов — очень своеобразных, лежащих в области искусства только. Гумилёв определяет его путь: от иррационального к рациональному (противоположность моему). Его „Венеция“. По Гумилёву — рационально все (и любовь и влюбленность в том числе), иррациональное лежит только в языке, в его корнях, невыразимое». Ранее А. Блок записал: «Гумилёв и Горький. Их сходство: волевое; ненависть к Фету и Полонскому — по-разному, разумеется. Как они друг друга ни не любят, у них есть общее. Оба не ведают о трагедии — о двух правдах. Оба (северо) — восточные».
Признание Блока вынужденное. Он констатировал, что молодежь пошла не за ним, а за Гумилёвым. И это тоже — популярность у творческой молодежи — стало одной из причин, почему большевики убрали Гумилёва.
25 октября состоялось первое занятие студии поэзотворчества в Институте живого слова, которое вели Н. Гумилёв и М. Лозинский. Занятие было посвящено ритмике стиха. Ольга Ваксель позже вспоминала: «В институте был кружок поэтов, руководимый Гумилёвым, в который я немедленно вступила. Он назывался „Лаборэмус“ (от лат. Labo remus — „давайте поработаем“). А вскоре в кружке произошел раскол, и другая половина стала называться „Метакса“ (очевидно, от греч. Metaea — „шелк-сырец“), мы их называли „мы, таксы“. В кружке происходили вечера „коллективного творчества“, на которых все упражнялись в преодолении всевозможных тем, подборе рифм и развитии вкуса. Все это было очень мило, но сепаратные занятия с Н. С. Гумилёвым, который был моим троюродным братом… нравились мне гораздо больше, потому что они происходили чаще всего в его квартире африканского охотника, фантазера и библиографа. Он жил один в нескольких комнатах, из которых только одна имела жилой вид. Всюду царил страшный беспорядок, кухня была полна грязной посуды, к нему только раз в неделю приходила старуха убирать. Не переставая разговаривать и хвататься за книги, чтобы прочесть ту или иную выдержку, мы жарили в печке баранину и пекли яблоки. Потом с большим удовольствием мы все это глотали. Гумилёв имел большое влияние на мое творчество. Он смеялся над моими робкими стихами и хвалил как раз те, которые я никому не смела показывать. Он говорил, что поэзия требует жертв, что поэтом может называться только тот, кто воплощает в жизнь свои мечты…»
В октябре случилось еще одно знаменательное событие — в бывшем здании Академии художеств открылась отчетная выставка, на которой был выставлен портрет Н. Гумилёва, написанный художницей Надеждой Шведе, ученицей Дмитрия Кардовского.
28 октября Гумилёв встречался с Михаилом Кузминым и они согласовали сроки своей поездки на выступление в Москву. В этот же день в Доме литераторов прошел десятый вечер «Альманаха», в котором принял участие и Николай Степанович. 29 октября в газете «Жизнь искусства» появилось объявление о новом отделении истории словесных искусств в Институте истории искусств, расположенном на Исаакиевской площади, 5. Среди профессорского состава был назван Н. С. Гумилёв, читавший теорию поэзии. Занятия начались в двадцатых числах ноября 1920 года.
1 ноября Гумилёв и Лозинский провели второе заседание студии поэзотворчества в Институте живого слова. Темой занятия были ритмика стиха и коллективное творчество. В этот же день Николай Степанович в своей знаменитой оленьей дохе вместе с Михаилом Кузминым уезжал в Москву выступать в Политехническом музее. На вокзал провожала его молодая поэтесса Наталья Грушко.
В поезде Гумилёв досаждал Кузмину развитием своих идей. Последний записал в дневнике: «Ехать удобно. Тепло и просторно. Выехали. Свету не было. Гум очень мил, но надоел мне акмеизмом…» Хотя поездка была обговорена заранее, тем не менее поэтов никто не встретил на вокзале, и они были удивлены таким негостеприимством. Михаил Кузмин записал в дневнике: «…В Москве очаровательная погода, много народа, есть еда, не видно красноармейцев, арестованных людей с мешками, и торгуют. Никто нас не встретил. Поплелись в ЛИТО. Встретили Дмитриева, ставит с Мейерхольдом „Зори“. ВЛИТО Шихман тоже ушел, оставя записку, что во Дворце Искусств приготовлены нам комнаты… Пошли в столовую Онуфриевой. Встретили Оцупа. Во Дворец Искусств ужасная даль. Прелестный особняк. Заходим. Комнат никаких, постелей тоже…»
Стихи поэты читали на вечере современной поэзии в Политехническом музее в Москве 2 ноября. В этот же день Николай Степанович встретился с Валерием Яковлевичем Брюсовым. Была у Гумилёва и еще одна встреча, о которой он и не мечтал и которая скрасила серость их приезда. На выступление петербургских поэтов пришла давняя ялтинская знакомая поэта Ольга Мочалова.
Сохранились довольно любопытные воспоминания о пребывании поэта в ноябре 1920 года в Москве. Л. В. Горнунг записал уже в 1923 году со слов С. М. Богомазова: «В этот приезд в Москву Николай Степанович читал стихи во многих литературных организациях (Союз Писателей, Поэтов, литературные кафе и прочее). В большой аудитории Политехнического Музея по случаю холода он читал в дохе; Кузмин и прочие — в шубах. Во время чтения „Трамвая“ в верхней боковой двери показался Маяковский с дамой. Он прислушался, подался вперед и так замер до конца стихотворения…»
«Заблудившийся трамвай» поразил даже Маяковского, который терпеть не мог акмеистов и относился к Гумилёву не совсем благожелательно. Это говорит о подлинной силе поэзии позднего Гумилёва.
3 ноября Гумилёв возвращался в Петроград с Николаем Оцупом, тоже оказавшимся в Москве. Уже 4 ноября поэт встретился с Александром Блоком, который подписал ему в этот день свою книгу стихов «Седое утро»[82]: «Дорогому Николаю Степановичу с приветом Ал. Блок». И снова поэт погрузился с головой в работу и литературную жизнь красного Петрограда: 7 ноября он принял участие в заседании приемной комиссии Союза поэтов, 13 ноября — присутствовал на официальной части и банкете по поводу второй годовщины образования Института живого слова. В ноябре состоялось еще три занятия студии.
Интересно, что в 1920 году при создании Союза поэтов его членам была роздана анкета. Гумилёв заполнил эту анкету, почему-то указав, что он родился в 1887 году, а не в 1886-м. В графе «Образование» поставил Сорбонну, хотя и не оканчивал этого учебного заведения. Но самое главное — в другом. На вопрос: «Чем занимаетесь в настоящее время?» — он написал: «Розничной продажей домашних вещей». А на вопрос: «Какие обстоятельства мешают заниматься литературным трудом?» — ответил: «Низкая оплата труда, закрытие рынков в связи с отсутствием пайка, большая семья».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
