– Сын моей возлюбленной сестры будет принят при дворе, как мой сын. Садись рядом со мной, юноша.
Гвенвифар взглянула на Моргейну. На скулах у Моргейны горели пятна румянца – яркие, словно бы нарисованные, и она беспокойно покусывала нижнюю губу маленькими, острыми зубками. Так значит, Моргауза и ее не предупредила, что собирается представить ее сына отцу – нет, Верховному королю, напомнила себе Гвенвифар. Нет никаких причин полагать, что мальчик знает, кто его отец. Хотя если он имеет привычку смотреться в зеркало, то должен считать, как и все вокруг, что приходится сыном Ланселету.
Впрочем, он отнюдь не мальчик. Ему сейчас должно сравняться двадцать пять – взрослый мужчина.
– Вот твой кузен, Галахад, – произнес Артур, и Галахад порывисто протянул руку новому родственнику.
– Ты приходишься более близкой родней королю, чем я, кузен – и у тебя куда больше прав сидеть на моем нынешнем месте, – произнес он с мальчишеской непосредственностью. – Просто удивительно, что ты меня не ненавидишь!
– А откуда ты знаешь, что это не так, кузен? – с улыбкой поинтересовался Гвидион.
Гвенвифар не сразу заметила улыбку и была потрясена. Да, это истинный сын Моргейны – он даже растягивает губы в точно такой же самодовольной кошачьей улыбке! Галахад растерянно моргнул, потом решил, что кузен, видимо, пошутил. Королева в этот момент могла прочитать его мысли – так отчетливо они были написаны на лице у юноши. «Неужели это сын моего отца? Уж не приходится ли Гвидион мне незаконным братом, рожденным от королевы Моргейны?» Но в то же самое время Галахад казался уязвленным, словно щенок, который от чистого сердца хотел с кем-то подружиться, а его грубо оттолкнули.
– Нет, кузен, – сказал Гвидион. – То, что ты думаешь – неверно.
У Гвенвифар перехватило дыхание. Гвидион унаследовал даже эту потрясающую улыбку Ланселета, от которой у всех вокруг замирало сердце; эта улыбка озаряла его лицо, обычно грустное и задумчивое, и преображало до неузнаваемости.
– Но я же… я ничего… – оправдываясь, пробормотал Галахад.
– Нет, – дружелюбно отозвался Гвидион, – ты ничего не сказал. Но твои мысли были так очевидны – и всякий в этом зале, наверное, думает точно так же.
Он слегка повысил голос – так похожий на голос Ланселета, невзирая на северное произношение:
– У нас на Авалоне, кузен, род числится по материнской линии. Я принадлежу к древнему королевскому роду Авалона, и с меня этого довольно. Это было бы чересчур заносчиво и самонадеянно для любого мужчины – заявлять, что он приходится отцом ребенка Верховной жрицы Авалона. Но, конечно же, мне, как и большинству людей, хотелось бы знать, кто меня породил, и ты не первый, кто предположил, что я – сын Ланселета. Люди постоянно подмечали это сходство – особенно саксы, среди которых я прожил три года, обучаясь воинскому делу. Они до сих пор помнят тебя, лорд Ланселет! – добавил Гвидион. – Мне столько раз говорили, что в этом нет ничего зазорного – быть побочным сыном такого человека, – что я просто со счета сбился!
Негромкий смех Гвидиона был словно жутковатое эхо смеха человека, что стоял с ним лицом к лицу. Судя по виду Ланселета, ему было сильно не по себе.
– Но, в конце концов, мне приходилось говорить им, что они ошибаются. Изо всех мужчин этого королевства лишь о тебе я точно знаю, что ты не можешь быть моим отцом. И потому я сообщал саксам, что это всего лишь семейное сходство, и не более того. Я твой кузен, Галахад, а не твой брат.
Гвидион небрежно откинулся на спинку кресла.
– Неужто тебя так сильно беспокоит, что всякий, кто увидит нас, усомнится в этом? Но ведь не можем же мы только и делать, что ходить и рассказывать всем правду!
– Я бы вовсе не возражал, если бы ты и вправду оказался моим братом, Гвидион, – отозвался смущенный Галахад.
– Но тогда я был бы сыном твоего отца, и, возможно, королевским наследником, – сказал Гвидион и улыбнулся. И Гвенвифар вдруг поняла, что замешательство присутствующих доставляет Гвидиону истинное удовольствие. Уже по одному этому злорадному ехидству можно было понять, что юноша – сын Моргейны.
– Я бы тоже не возражала, Гвидион, если бы Ланселет был твоим отцом, – негромко, но отчетливо произнесла Моргейна.
– Я в этом не сомневаюсь, леди, – отозвался Гвидион. – Прошу прощения, леди Моргейна. Я привык звать матерью королеву Моргаузу…
Моргейна рассмеялась.
– Если я кажусь тебе не самой подходящей матерью, Гвидион, то и ты кажешься мне не самым подходящим сыном. Спасибо за этот семейный обед, Гвенвифар, – сказала она. – Иначе я могла бы столкнуться со своим сыном завтра, во время большого пира – безо всякой подготовки.
– Думаю, всякая женщина должна гордиться таким сыном, как юный Гвидион, – вмешался Уриенс, – равно как и всякий мужчина. Кто бы он ни был – тем хуже для него, что он не признал тебя своим ребенком.
– О, я в этом сомневаюсь, – отозвался Гвидион, и Гвенвифар заметила, как он исподтишка бросил взгляд на Артура.
«Он может утверждать, будто не знает своего отца, но он лжет».
Королеве сделалось как-то не по себе. Насколько же неприятнее все было бы, если бы Гвидион обратился к Артуру и при всех потребовал объяснить, почему король не назначил наследником его, своего сына.
Авалон, проклятое место! Хоть бы он погрузился на дно морское, как страна Ис из древних сказаний, чтоб и духу его не осталось!
– Но сегодняшний вечер принадлежит Галахаду, – сказал Гвидион. – а я привлек общее внимание к себе. Собираешься ли ты посвятить сегодняшнюю ночь бдению в церкви, кузен?
Галахад кивнул.
– Таков обычай соратников Артура.
– Я был первым, кого посвящали так, – сказал Гарет. – И это – хороший обычай. Наверно, для мирянина это единственная возможность так близко подойти к священничеству и дать обет служить с оружием в руках своему королю, своей стране и Богу. – Он рассмеялся. – Каким же глупым мальчишкой я был тогда! Артур, лорд мой, простил ли ты меня за то, что я отверг твое предложение и попросил, чтобы рыцарское посвящение мне дал Ланселет?
– Прощать? Да я тебе завидовал, дружище! – с улыбкой отозвался Артур. – Или ты думаешь, будто я не знаю, что Ланселет – куда лучший воин, чем я?
Изуродованное шрамом мрачное лицо Кэя осветилось улыбкой, и он заговорил – впервые с начала обеда.
– Я сказал тогда мальцу, что он – хороший боец и наверняка станет хорошим рыцарем, но хорошим придворным ему не бывать!
– Тем лучше! – искренне откликнулся Артур. – Видит Бог, придворных у меня и без того довольно!
Он подался вперед и обратился с Галахаду:
– Может быть, ты хочешь, чтобы тебя посвятил твой отец? Он оказал эту честь многим моим соратникам…
Юноша склонил голову.
– Сэр, это надлежит решать моему королю. Но мне кажется, что рыцарство исходит от Бога, и неважно, через кого оно даруется. Я… только поймите меня правильно, сэр… я хочу сказать, что да, эта клятва дается вам, но еще в большей мере – Богу…
Артур медленно кивнул.
– Я понимаю, что ты хотел сказать, мальчик мой. Именно так обстоит дело и с королем – он клянется править своим народом, но клятву он дает не людям, а Богу…
– Или, – вмешалась Моргейна, – Богине и именам ее, как символу той земли, которой предстоит править этому королю.
Произнося это, она в упор смотрела на Артура, и король отвел взгляд, а Гвенвифар прикусила губу… Опять Моргейна напоминает, что Артур клялся в верности Авалону, – чтоб ей пусто было! Это все осталось в прошлом, и теперь Артур – христианский король… И над ним нет иной власти, кроме Бога!
– Мы все будем молиться за тебя, Галахад, чтобы ты стал хорошим рыцарем, а в свой час – еще и хорошим королем, – сказала Гвенвифар.
– Итак, – подал голос Гвидион, – принося свои обеты, ты, в некотором смысле, заключаешь Священный Брак с этой землей, как в старину это делал король. Но, возможно, тебе не захочется проходить столь суровое испытание.
Галахад покраснел.
– Мой лорд Артур доказал свое право на трон в сражении, кузен, – но нынче нет возможности испытать меня подобным образом.
– Я могла бы найти возможность, – негромко произнесла Моргейна. – И если ты намереваешься править и Авалоном, а не одними лишь христианскими землями, когда-нибудь тебе придется на это решиться, Галахад.
Юноша сжал губы.
– Возможно, этот час настанет не скоро… Ведь ты, мой лорд, будешь жить еще много-много лет… А тем временем уйдут и старики, доныне преданные языческим обычаям.
– Я так не думаю, – возразил Акколон, заговорив впервые с начала пира. – Священные рощи стоят, и древние обряды вершатся в них, как вершились испокон века. Мы и впредь будем почитать Богиню, ибо не хотим, чтобы она отвернулась от своего народа, лишила нас урожаев и погасила самое солнце, дарующее нам жизнь.
