львов из одного ружья не так уж плохо. Я решил удовлетвориться этим и спустился обратно, обходя нагромождение валунов. От возбуждения и усталости я совсем обессилел, а ведь мне еще предстояло снимать шкуру с трех львов. Отойдя от груды валунов ярдов на восемнадцать, я огляделся. Глаз у меня достаточно зоркий, наметанный, но я решительно ничего не заметил.
И вдруг увидел такое, от чего у меня кровь застыла в жилах. Прямо напротив, на груде валунов, стоял, четко вырисовываясь на фоне скалы, черногривый. Он прятался там, припав к земле, а теперь поднялся и возник передо мной во весь рост, словно по велению волшебника. Он стоял там, бил хвостом — живая копия скульптуры, украшающей ворота дома Нортумберлендов.[138] Как раз недавно я видел эти ворота на картинке. Но стоял он недолго. Едва я прижал к плечу приклад ружья, как он прыгнул с валунов прямо на меня.
Боже, каким огромным он выглядел, каким страшным! Высоко в воздухе он описал большую дугу. Я выстрелил в тот момент, когда лев достиг ее высшей точки. Медлить было нельзя, ибо, чтобы преодолеть расстояние между нами и обрушиться прямо на меня, ему достаточно было одного прыжка. Поэтому я выстрелил, почти не целясь, как охотник, который бьет влет бекаса. Пуля попала в цель — я слышал глухой удар о тело льва, со свистом рассекавшее воздух. Еще мгновение — и меня бросило на землю, я упал на низкорослый кустарник, обвитый ползучими растениями, что ослабило силу удара. Лев подмял меня под себя, его огромные белые зубы сомкнулись на моем бедре, я даже услышал, как они заскрежетали о кости. В ужасе я завопил, ибо в отличие от доктора Ливингстона, которого, кстати, хорошо знал, не чувствовал себя ни оцепеневшим, ни спокойным.[139] Я уже считал себя погибшим. Но внезапно — как раз когда я прощался с жизнью — хватка льва ослабла. Он отпустил мое бедро и зашатался из стороны в сторону. Огромная пасть, из которой хлестала кровь, была широко раскрыта. Потом он заревел, и рев его потряс скалы.
И вот его огромная голова упала, чуть не придавив меня. Он был мертв. Пуля вошла в грудь и вышла с правой стороны хребта, где-то в середине спины.
Моя рана ужасно болела, и я только потому не потерял сознания. Отдышавшись, я кое-как выбрался из-под тела льва. Благодарение Богу, его огромные зубы не раздробили бедренной кости. Но кровь шла ручьем, и, вероятно, я умер бы от потери крови, если б на помощь не прибежал Том. Вдвоем мы развязали носовой платок на моей руке и плотно, с помощью палки, перетянули ногу.
Так я заплатил за то, что как безумец решил в одиночку сражаться с целым семейством львов. Поединок был слишком неравным. С тех пор я хромаю и останусь хромым до самой смерти. Каждый год в марте моя рана начинает болеть, а примерно раз в три года открывается.
Вряд ли нужно говорить, что я так и не приобрел партию слоновой кости в ставке Секукуни. Она досталась другому — какому-то немцу, который нажил на ней пятьсот фунтов. Я же целый месяц лежал на спине и еще полгода еле ходил. А теперь, когда я рассказал вам свою историю, выпью еще глоток голландской, да и на покой. Спокойной ночи вам, спокойной ночи!»
Книга VIII.
ЧУДОВИЩЕ ПО ИМЕНИ ХОУ-ХОУ
Аллан Квотермейн и его товарищ Ханс отправляются по поручению зулусского шамана раздобыть листья редкого Древа Видений, необходимых шаману для обрядов, а также узнать тайну Хоу-Хоу, чудовища двенадцати футов ростом, с когтями и красно-рыжей косматой бородой…
От автора
Считаю своим долгом указать, что произведение сие, представляемое мной на суд читателей, было написано еще до обнаружения в Родезии окаменелых, неизмеримо древних останков первобытного человека, каковой вполне мог принадлежать к племени волосатых лесных дикарей хоу-хоуа, о которых в этой книге рассказывается устами Аллана Квотермейна.
Генри Райдер Хаггард
Глава 1
БУРЯ
Поскольку я, то бишь издатель этих записок, являюсь одновременно и душеприказчиком покойного Аллана Квотермейна (или иначе Макумазана, то есть Бодрствующего в ночи, как имели обыкновение называть его африканские туземцы, подразумевая под этим человека, который всегда начеку), то считаю своим долгом не просто соблюсти условия завещания моего дорогого друга, но полагаю необходимым также поведать миру множество историй, непосредственно или косвенно связанных с мистером Квотермейном. И прямо сейчас я намерен перейти к самой любопытной и загадочной из всех этих историй. Хочу сразу отметить, что записана она со слов самого Аллана: он поведал мне свои воспоминания много лет назад в йоркширском поместье, именуемом Грэнж, где я тогда гостил, и случилось это незадолго до того, как он, вместе с сэром Генри Куртисом и капитаном Гудом, отправился в свою последнюю экспедицию — в сердце Африки, откуда, увы, уже не возвратился.
В ту пору я прилежно зафиксировал все детали этой истории, каковая показалась мне весьма таинственной и одновременно поучительной, однако вышло так, что записи оказались утеряны, а своей собственной памяти я никогда не доверял настолько, чтобы попытаться заново воспроизвести рассказ моего усопшего друга в тех мельчайших и важнейших подробностях, на которых, я уверен, он непременно настаивал бы.
Но вот, буквально на днях, разбирая кладовку, я вдруг наткнулся на старый портфель, тот самый, что, вне всякого сомнения, был при мне в те далекие годы, когда я практиковал — точнее, пытался практиковать — ремесло адвоката. Обуреваемый теплыми
