ГОСУДАРСТВО И ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЫ. Закон и помещик, по-видимому, поддерживали друг друга в погоне за крестьянином. Но согласие было только наружное: обе стороны тянули в разных направлениях. Государству нужен был усидчивый тяглец, которого всегда можно было бы найти по писцовой книге на определенном участке и который частными обязательствами не ослаблял бы своей податной способности, а помещик искал пахотного холопа, который делал бы исправно «дело его помещицкое, пашенное и гуменное и дворовое» и оброк платил бы, которого сверх того можно было бы при случае продать, заложить и в приданое отдать без земли. Правительству первого царя новой династии, избранного при поддержке высшей церковной иерархии и дворянства, но связанного обязательствами перед боярством, в крестьянском деле пришлось сводить счеты и с крупным землевладением, боярским и церковным, и с мелким дворянством. Пользуясь тяжелым положением податного населения после Смуты, крупные землевладельцы, бояре, архиереи, монастыри оттянули у казны к себе в льготные закладчики, под свою сильную «заступу», множество тяглого люда, в том числе и крестьян. Земский собор еще 3 июля 1619 г. постановил: «Тем закладчикам быть по-прежнему, где кто был наперед сего», поворотить их в тягло на прежние места. Но целых 30 лет властная знать обоего чина, белого и черного, отбивалась от этого соборного приговора всей земли, и только в Уложении 1649 г. дворянские и посадские выборные люди провели решительные статьи о конфискации боярских и церковных слобод, населенных закладчиками. В отношении к крестьянам законодательству предстояло решить много вопросов; но оно не спешило с этим делом. Около Михаила, царя совсем несерьезного, не стояло ни одного серьезного государственного человека, и правительство шло за текущими делами, не обгоняя их и предоставляя самой жизни завязывать узлы, с которыми не знали что делать дальнейшие поколения. С появлением крепостного обязательства в крестьянских договорах законодательству необходимо было разграничить точною межой интересы государственный и частный. Писцовая книга крепила крестьянина к состоянию, к тяглу по месту жительства, ссудная запись – к лицу по личному договору. Эта двойственность отразилась в крестьянских записях шаткостью крепостной формулы. Чаще всего крестьянин неопределенно говорит, что он «по сей записи и впредь за государем своим во крестьянех крепок». Нередко крестьянин прикрепляется к лицу по земле без обозначения определенного участка: крестьяне обязывались жить за государем своим в таком-то селе или «где он нам укажет»; крестьянин рядился на крестьянский участок, на который «он, государь, меня пожалует по моей силе, на который я измогу». Реже крестьянин укреплялся своему государю «по своему тяглому участку и по сей записи», соединяя личное укрепление с поземельным, с сиденьем на известном тяглом участке, обязуясь жить на том участке безвыходно и «с того участка никуда не сойти». Наконец, еще реже, и то уже к концу XVII в., встречаем прикрепление к месту, к поселку, независимо от лица владельца; в ссудной записи 1688 г. к обычному крепостному обязательству крестьянина жить за владельцем в такой-то деревне прибавлено условие – жить тому крестьянину в той деревне «и впредь за кем та деревня будет». Точно так же закон не устанавливал ни срока крестьянской крепости, ни размеров повинностей, из нее вытекавших, предоставляя все это добровольному соглашению, а ссудные записи здесь, как мы видели, придерживались неопределенных условий служилой кабалы. В некоторых местах, судя по сохранившимся порядным записям Залесской половины Шелонской пятины 1646 – 1652 гг., точно определялась барщина: бобыль обязывался работать на боярина, «делать боярское дело по одному дню пешему» в неделю, крестьянин – по одному или по два дня «с лошадью» либо одн неделю по одному дню, а другую по два. Но это были местные обычаи, сложившиеся независимо от законодательной нормировки поземельных отношений. Стереотипной общей нормой было глухое обязательство крестьянина «помещицкое всякое дело делать и оброк платить, чем он меня пожалует, по моему участку изоброчит с соседы вместе» или «помещика во всем слушати, пашню на него пахати и дворовое дело делати» и т. п. Так беспорядочной борьбе частных интересов предоставлено было решение одного из важнейших вопросов государственного порядка – о пределах права землевладельца на труд его крепостного крестьянина. Это была либо недоглядка, либо малодушная уступка небрежного законодательства интересам дворянства, которое, как сильнейшая сторона, не преминуло воспользоваться своим преимуществом.
ОТМЕНА УРОЧНЫХ ЛЕТ. Другой правительственной уступкой дворянству в крестьянском деле была отмена урочных лет, давности для исков о беглых крестьянах. С начала XVI в. действовал пятилетний срок, сменившийся по закону 1607 г. пятнадцатилетним. Но после Смуты воротились к прежнему пятилетнему. При таком коротком сроке беглый легко пропадал для владельца, который не успевал проведать беглеца, чтобы вчинить иск о нем. В 1641 г. дворяне просили царя «отставить урочные лета», но вместо того была только удлинена исковая давность для беглых крестьян до десяти лет, для вывозных до пятнадцати. В 1645 г. в ответ на повторенное челобитье дворян правительство подтвердило указ 1641 г. Наконец, в 1646 г., предпринимая новую общую перепись, оно вняло настойчивым ходатайствам дворянства и в писцовом наказе этого года обещало, что «как крестьян и бобылей и дворы их перепишут, и по тем переписным книгам крестьяне и бобыли и их дети, и братья, и племянники будут крепки и без урочных лет». Это обещание и было исполнено правительством в Уложении 1649 г., которое узаконило возвращать беглых крестьян по писцовым книгам 1620-х годов и по переписным 1646 – 1647 гг. «без урочных лет». Отмена исковой давности сама по себе не изменила юридического характера крестьянской крепости как гражданского обязательства, нарушение которого преследовалось по частному почину потерпевшего; она только клала на крестьянство еще одну общую черту с холопством, иски о котором не подлежали давности. Но писцовый наказ, отменяя исковую давность, при этом крепил не отдельные лица, а целые дворы, сложные семейные составы; писцовая приписка к состоянию по месту жительства, захватывавшая крестьян домохозяев с их неотделенными нисходящими и боковыми, вместе с тем укрепляла их и за владельцем, получавшим теперь право искать их в случае побега бессрочно, как холопов, и личную крестьянскую крепость превращала в потомственную. Можно думать, впрочем, что такое расширение крестьянской крепости было только закреплением давно сложившегося фактического положения: в массе крестьянства сын при нормальном наследовании отцовского двора и инвентаря не заключал нового договора с владельцем; только когда наследницей оставалась незамужняя дочь, владелец заключал особый договор с ее женихом, входившим в ее дом «к отца ее ко всему животу». Наказ 1646 г. отразился и на крестьянских договорах: с того времени учащаются записи, распространяющие обязательства договаривающихся крестьян и на их семейства, а один вольноотпущенный холостой крестьянин, рядясь на землю Кириллова монастыря со ссудой, простирает принимаемые обязательства и на свою будущую жену с детьми, которых «даст ему бог по женитьбе». Потомственность крестьянской крепости поднимала вопрос об отношении государства к владельцу крепостных крестьян. Обеспечивая интересы казны, законодательство еще в XVI в. прикрепило казенных крестьян к тяглу по участку или по месту жительства и стеснило передвижение крестьян владельческих. С начала XVII в. подобное же сословное укрепление постигло и другие классы. То была генеральная переборка общества по родам государственных тягостей. В отношении к владельческим крестьянам эта переборка осложнялась тем, что между казной, в интересе которой она производилась, и крестьянином стоял землевладелец, у которого были свои интересы. Закон не вмешивался в частные сделки одного с другим, пока они не нарушали казенного интереса: так допущено было в ссудные записи крепостное обязательство. Но то были частные сделки с отдельными крестьянами-дворохозяевами. Теперь бессрочно укреплялось за землевладельцами все крестьянское население их земель и с неотделенными членами крестьянских семейств. Личная крестьянская крепость по договору, по ссудной записи, превращалась в потомственное укрепление по закону, по писцовой или переписной книге; из частного гражданского обязательства рождалась для крестьян новая государственная повинность. Доселе законодательство строило свои нормы, собирая и обобщая отношения, возникавшие из сделок крестьян с землевладельцами. Писцовым наказом 1646 г. оно само давало норму, из которой должны были возникнуть новые отношения хозяйственные и юридические. Уложению 1649 г. предстояло их направить и предусмотреть.
